Изидор Окпевхо - Последний долг

— Скажите ей, что слезы вредят здоровью.

Джонсон говорит.

— …что мы сделаем для нее все, что сможем.

Джонсон говорит, но она, как и прежде, не слушает.

— …что мы сочувствуем ее горю… что мы не можем воскресить ее сына и поэтому должны помогать тем, кто жив.

Джонсон переводит, она не обращает внимания на его слова.

— Передайте ей, что я тоже оплакиваю гибель ее сына… но что, если мы будем думать о наших бедах каждый день, беды нас никогда не покинут.

Джонсон передает.

— …что я весьма огорчен ее нежеланием принимать пищу… Пусть она попытается есть и помнит, что мы о ней не забудем.

Кажется, наконец подействовало. Джонсон еще переводит мое последнее увещание, а госпожа Дафе уже утирает слезы уголком платья. Причитания прекратились, она только покачивает головой и сморкается.

— Мама. — Кажется, я улучил подходящий момент. — Не надо плакать. Все будет хорошо. Я вам очень сочувствую. Ни о чем не тревожьтесь. Я вам очень сочувствую. — И я поглаживаю ее по плечу.

Беженцы стоят вокруг нас кольцом. Какие слова утешения я скажу им? Да им они не нужны. По моим глазам они сами видят, что я желаю им благополучия, и я стараюсь подтвердить свою добрую волю улыбкой. Я отхожу от госпожи Дафе, и толпа передо мной расступается.

— Большое вам спасибо, майор, — говорит Джонсон.

— О чем вы? Вы каждый день делаете все, чтобы помочь несчастным, и мой долг быть с вами.

— А что можем мы сделать? Мы только стараемся.

— Ладно. Скажите, Джонсон, у нее есть родные, которые взяли бы ее к себе в дом?

— В том-то и вся беда, майор, — говорит Джонсон. — Они приходили за ней несколько раз, но она наотрез отказывается сойти с места. Знали бы вы, чего нам стоило увести ее от развалин дома. Когда ее сына похоронили там во дворе, она отказывалась уйти, хотя жить в этих развалинах решительно невозможно. Она твердила, что останется там до тех пор, пока ее не постигнет та же судьба, что отняла у нее сына.

Я вижу врожденное упрямство в ее немигающих глазах и заостренном подбородке. Но ведь у горя столько обличий, оно легко преображает веселье и красоту в отчаяние и уродливость.

— Надеюсь, через какое-то время она придет в себя. Утешайте ее, когда она будет плакать, и скоро она обо всем забудет.

— Надеюсь, майор.

— Прекрасно. Нам пора.

— Большое спасибо, майор. Я вам так благодарен!

Я прохожу сквозь хмурую толпу и, насколько возможно, стараюсь утешить и подбодрить людей, говорю им: «Не унывайте, не унывайте» — и глажу по головам детей, высунувшихся из-под материнских юбок.

На улице мне немного легчает. Я еще раз обмениваюсь любезностями с Джонсоном, и мы с денщиком едем дальше, в дом ототы, большого вождя Урукпе.

Улицы города так же безрадостны, как лица его обитателей — мрачные, блеклые, таящие свои чувства. Листья и травы уныло колышутся под ветерком, словно превозмогая дремоту. Мы едем почти вымершими кварталами, в передних дворах домов редко кого увидишь. Кое-где на воротах красуются хвастливые вывески: «Радиотехнический центр Идигу»… «Германское медицинское общество (гарантированное излечение от болезней)»… «Вас стрижет Франко (международная парикмахерская)»… «Массажная клиника Дельта (облегчает спинную боль, помогает беременным женщинам, приходите и убедитесь)»…

Мимо этой вывески я не проеду: «Дом Трав Богвнебе Ониемораме — лечим эпилепсию, паралич, одержимых водяным духом и колдовством, евнухов, защищаем от пуль; также предсказание будущего и помощь неуспевающим в школе. (Регистрационный номер 227/69, Центральный союз травников штата Черное Золото.) Приходи — погляди».

Богвнебе забавный тип. О нем есть даже легенда. Дело было до того, как меня назначили в этот город, когда командиром еще был майор Акуйя Белло. Увидав «защищаем от пуль», многие солдаты успели сходить к колдуну и выложить хорошие деньги за амулеты, от которых, по словам Богвнебе, пули, коснувшись их тел, превратятся в воду. По некоему стечению обстоятельств в военных действиях против мятежников наступило затишье, так что не было случая испытать силу заклятий Богвнебе. И вдруг в один прекрасный день один из «защищенных» солдат поспорил с товарищем, который не вполне уверовал в действенность амулета. Они начали выхваляться друг перед другом, и «защищенный» солдат предложил неверующему выстрелить ему в бедро. Ему надо было благодарить своего бога за то, что он выбрал бедро: пуля легко прошла через беззащитную мякоть и, больше того, взрыла землю за спиною у спорщика.

Никаких доказательств больше не требовалось. Однако Богвнебе и не думал отказываться от притязаний на защиту от пуль, только теперь он втолковывал всем желающим слушать, что его амулеты нельзя испытывать всуе и вообще одни дураки хвалятся тем, что у них есть! Он сильно боялся впасть у властей в немилость и тотчас же побежал с пространными извинениями к майору Белло. Когда я вступил в должность, он одним из первых приветствовал меня бутылками местного джина, и по сей день он не жалеет усилий, чтобы выказать свою солидарность с армией.

И его вывеска тоже стала жертвой воздушного нападения. Бомба мятежников упала всего в нескольких ярдах от нее, на голой дороге, и взрывной волной из-под вывески вырвало одну из двух деревянных опор. И пот она стоит на одной ноге и глядит в землю. Занятое зрелище! Я хмыкаю и готов отправиться дальше, по тут из дома, радостно размахивая руками, выскакивает Богвнебе:

— Хэлло, майор!

— Богвнебе! — Я выключаю зажигание.

— И на земле мир! — Это его обычный ответ.

— Как жизнь?

— Да никак. Пока жив.

— Это я вижу. Стало быть, мятежники не поделились и разбомбили вашу вывеску.

Я вылезаю из машины. Он пожилой и очень маленький, этот Богвнебе. В его фигурке есть что-то смешное и трогательное. Он протягивает мне жилистую руку и обнажает крашеные зубы в широкой улыбке.

— Доброе утро, майор.

— Доброе утро, сэр. Удивляюсь, неужели мятежники не нашли себе лучшей цели, чем ваша безвредная вывеска!

— Чудно, правда? — Он запахивает тяжелый халат, закрывая обнажившуюся на миг наготу. — Когда прилетели их самолеты, мы всей семьей сделали, как велела гражданская оборона: заползли на животах под кровати. И тут мы услышали взрывы. Когда они улетели, мы все вышли на улицу, и я сразу увидел разбомбленную вывеску. И я подумал: какой дурацкий налет!

— Да-да, конечно. Как ваша семья?

— Все здоровы, надеемся, молимся.

— Ну, беспокоиться особенно не о чем. Скажите еще раз, чтобы были поосторожней и держались подальше от опасных мест. И пусть никто не дотрагивается до незнакомых предметов.

— Уж я постараюсь, чтобы они не наделали глупостей. Не в моем доме такое начнется!

— Прекрасно. Прекрасно. Но я никак не ожидал, что налет коснется такого лица, как Богвнебе!