Изидор Окпевхо - Последний долг

Господин Ошевире, вы сказали, у вас была резиновая плантация. У вас была нешуточная возможность стать богатым, большим человеком. Но богатство вам не давалось, и вы жили немногим лучше, чем работники, собиравшие для вас млечный сок. Почему получалось именно так? Потому что эксплуататоры мира договорились между собой, чтобы цепа на каучук всегда колебалась в их пользу, — и поверьте мне, с этим вы ничего не поделаете.

Я уверен, что то же можно сказать про любого из нас. Но сколько это может продолжаться? — Он останавливается, воздевает взволнованные руки, как проповедник, глаза его от возбуждения расширены. — Сколько еще должны мы сносить бремя угнетения и эксплуатации? Сколько еще мы должны выносить тех, кто сел нам на шею и одновременно схватил за глотку?

И он опять ходит взад-вперед и по-прежнему напряженно глядит в паши лица.

— Вы сами должны видеть, что только решительная, жестокая борьба может положить конец вашему нестерпимому унижению. Оно было столь долгим и столь жестоким, что мы обманем себя, если подумаем, что можем о чем-то договориться с нашими угнетателями. Нет, нет — никаких переговоров! Да если бы они были склонны вести с нами переговоры, то все эти долгие годы они не посмели бы измываться над нами, не посмели бы и не смогли бы. Да, джентльмены. Настало время для революции. Сейчас не пора говорить с врагом. Пока мы не заставим его сполна заплатить за последствия его преступлений, он не согласится сесть с нами за стол переговоров.

Итак, джентльмены, — то есть товарищи. Ибо мы с вами все — товарищи по бесправию. Поэтому я позволю себе называть вас более верным словом. Товарищи, это наше кровное дело. И я его проповедовал в школе в Окрукпе, где был учителем. Я старался организовать там единый фронт трудящихся, я не прекращал своих усилий даже во время симбийской оккупации. Враг воспользовался этим и при первой возможности донес военным властям, что я сотрудничал с мятежниками! Понимаете?

— Простите, но… кто этот… враг? — Вопрос Эмени выводит молодого человека из себя.

— То есть как это кто этот враг? — кричит он, — Прошу, не сердитесь на мое тупоумие. В эти дни приходится слышать столько слов: враг, мятежник и так далее и тому подобное — мои уши сами стали растить слова.

Мне хочется рассмеяться, по я не уверен, что меня поддержат.

— Враг, естественно, это эксплуататор. О ком все время идет речь?

Эмени не вполне удовлетворен. Но не глупо ли спорить с ученым человеком?

Агбейэгбе ищет нашей поддержки, он строит из колючей щетины на своем лице что-то вроде улыбки. Кто-то из нас вздыхает и покачивает головой. Преобладающее в камере настроение говорит, что он может рассчитывать по крайности на какое-то понимание. Он снова резко присаживается на корточки и снова пронзает нас острым, вызывающим взглядом; его голос теперь приглушенный, сдержанный, но оттого не менее настоятельный.

— Итак, товарищи, — говорит он, — настало время и нам предпринять конкретные действия.

Кое-кто придвигается поближе, чтобы лучше слышать, — чувство особой близости, должно быть, делает нас похожими на заговорщиков. Ночь почти уже одолела день. Все готовы слушать каждое слово Агбейэгбе. В темноте вокруг его головы подобие ореола, и в слабом свете, умирающем свете дня его фигура кажется устрашающей тенью.

— Слушайте меня внимательно, — продолжает он. — Я уверен, что мы здесь, несмотря на нашу немногочисленность, все же можем внести свой вклад во всемирную борьбу за освобождение простых людей, бедняков, от дьявольской власти эксплуататоров. Не думайте, что в пашей борьбе мы останемся одиноки. Нет, товарищи, вовсе нет! В то время как мы находимся в заключении, беспощадная борьба за освобождение идет во всем мире — даже в нашей стране, даже сию минуту. Силы революции шествуют к неизбежной победе. Вы не видите этого, потому что заключены в этих стенах, — стенах, которые возвел вокруг нас наш общий враг. Сделайте один шаг на волю, и вы убедитесь, что мы здесь не одиноки в нашей готовности.

— Это что… значит, вокруг тюрьмы сейчас борьба? — осмеливается кто-то спросить — это Озегбо, — и все глаза поворачиваются к нему.

— Конечно, товарищ Озегбе, — отвечает Агбейэгбе.

— И люди друг другу головы там проламывают, и еще…

Дружный хохот прерывает его. Агбейэгбе поднимает руки, призывая к молчанию. Такого отклика он не ожидал.

— Тише, товарищи! Смеяться тут не над чем. Конфронтация с нашими угнетателями не тема для шуток, особенно если учесть, что враг располагает весьма опасным оружием. — Молодой человек спохватывается и добавляет: — Хотя, разумеется, враг наш не непобедим. Давайте же попытаемся дать серьезный ответ на вопрос товарища Озегбе, ибо ясно, что он не совсем в курсе дела. Да, за пределами этих степ идет борьба — решительная борьба. Она идет одновременно на нескольких фронтах. Один из них — доктринерский, иначе говоря, идеологический, народным массам надо помочь осознать необходимость революции, надо продемонстрировать им идеалы, во имя которых ведется борьба.

С этим фронтом тесно связан культурный фронт. Там наиболее образованные из нас бросают вызов защитникам эксплуататоров и ведут с ними непрекращающуюся полемику в газетах, с трибун, в брошюрах и книгах и всеми другими средствами, какие есть в распоряжении просвещенного человека. Мы обращаемся к словесной конфронтации, а не к позорному диалогу, ибо задача культурного фронта — опровергнуть безосновательную и аморальную аргументацию, которой наши эксплуататоры стремятся оправдать свою бесчеловечность.

В-третьих, существует стратегический фронт. На этом фронте пока что специальные организации готовят молодых, здоровых людей — здоровых телом и духом — к решающему сражению. В этих организациях молодых людей учат развертыванию революционной деятельности в определенных районах, пропаганде революционных идей, воздействию на общественное мнение. Их даже обучают искусству наступления и обороны, ибо это необходимо как подготовка к неизбежному физическому столкновению.

И последний, но отнюдь не менее важный фронт — фронт физический, борьба — проламывание голов, как образно выразился товарищ Озегбе. — Одобряющие взгляды обращены на Озегбе, он с важностью принимает признание и пьет чашу честно добытой гордости. — И это, товарищи, и есть та борьба, в которой каждый из вас призван сыграть свою роль. Мы не позволим топтать нас, как придорожную траву, и давить нас, как ежедневно на наших дорогах давят собак и коз. Да, товарищи, мы поднимемся все, как один. Мы возьмем инициативу в свои руки и принесем угнетателю смерть — ибо тем же самым он угрожает всем нам.

По для этого мы сначала должны бежать из заключения. Мы окажемся на свободе, и наш угнетатель будет поставлен в тупик и растерян. Ибо в нашей борьбе не на жизнь, а на смерть для победы необходимо, чтобы наш враг был растерян в каждый момент, на каждом этапе.