Монтеро Глес - Когда диктует ночь

— Не смотри, дурочка. — Он закрыл ей глаза ладонью и сплюнул на сторону. Потом вытащил черные очки и протянул их сестре. — Не смотри, дурочка.

Кишки Герцогини были разметаны по песку и еще дымились вместе с револьвером, из которого, очевидно, только что стреляли. Все это напоминало абстрактную картину. Какое-то время спустя я узнал, что тип со шрамом, прикончив путешественника и ни на минуту ничего не заподозрив, вернул револьвер Герцогине. И Герцогиня его взяла. «Давай смываться, браток, пока легавые не нагрянули». И, сказав это, скорее машинально, она два раза в упор выстрелила в своего компаньона. Одна пуля угодила в сердце, опалив рубашку, другая — прямо между глаз, в низкий наморщенный лоб, и вышла через затылок. Ба-бах. Ба-бах. Однако тип оказался из породы упрямых и, прежде чем отдать концы, успел разделать Герцогиню, выпотрошив ее своим ножом. И еще у него хватило сил и времени, чтобы зашвырнуть подальше портфель с черными деньгами. Да так удачно, что, упав на скалы, он раскрылся и содержимое разметало ветром, кроме последней прилипшей окровавленной банкноты. Обнимая Милагрос, Луисардо посмотрел на меня с пляшущей в глубине глаз улыбкой. Никто из них двоих никак не откликнулся на мои предположения. Мы предпочли хранить молчание, предоставив простакам думать, что денежный дождь случился чудом.

Глядя на последние два трупа, я окончательно убедился в том, что Луисардо не на жизнь, а на смерть состязался с реальностью и что во время этой гонки всякий раз, когда его воображение одерживало верх, ревнивая реальность отводила смертельный удар, сближая правду и миф, путая одно с другим. Все это я сообразил, когда увидел в Винье-дель-Локо труп типа со шрамом на щеке, похожим на скорпиона. Возможно, Луисардо видел его накануне у Наты, проезжая мимо на своем мотоцикле. Он остановился и какое-то время разглядывал его. Тот был страшный обжора и без конца ковырялся в зубах. Тогда, и только тогда, дьявол шепнул его имя: Хинесито. Рядом Герцогиня разговаривала с хозяйкой «Воробушков», тоже сидевшей на террасе. В последний раз пробуравив типа взглядом, Луисардо нажал на газ и отправился куда обычно. Это был тот самый вечер, когда путешественник появился в Тарифе, спрашивая о пароме на Танжер, с рюкзаком за спиной и даже не подозревая, что, благодаря зловещему союзу Луисардо с дьяволом, он в конце концов запутается в темном лабиринте интриги, которая приведет его к смерти.

Душевная простота Луисардо уже давно пережила пору зрелости, а вместе с нею Луисардо утратил и всякую способность рассказывать правду. Для меня он еще сохранял щепотку этой правды, которой сам втайне завидовал и которую, я это чувствовал, сукин сын постарается устранить всеми возможными средствами. Далекий от того, чтобы оказывать ему сопротивление, я помогал ему, упрощая задачу, поскольку, блуждая среди туманностей своего будущего величия, думал, что однажды смогу стать потрясающим рассказчиком, таким же или даже лучше, чем он. Веский довод, заставлявший меня внимательно слушать этот рассказ, близившийся к завершению. История, придуманная, чтобы издевнуться над реальностью, вечно завидующей поэтическому вымыслу и страстно желающей найти достойного главного героя, малявка. История, берущая начало в Мадриде, с серебряного портсигара и путешественника, которого он нежданно-негаданно приведет к краху. А что до Милагрос, то ее отвели в «Континенталь» — выпить липового чаю и успокоиться, вместе с женой Ледесмы и Хуана Луиса, продолжал Луисардо свой рассказ о последнем приключении путешественника.

Теперь он в Танжере, малявка, только что заметил своих преследователей и заскочил в первое же попавшееся заведение. Это лавка старьевщика, заваленная коврами, бурнусами, бабушами, и где есть даже телефон-автомат. «Салам алейкум», — приветствует его мавр, тощий и полупомешанный, в красной феске, напоминающей стаканчик для игры в кости. На нем шафранный бурнус, и весь он такой прилизанный и неестественно вежливый, что путешественнику с первого же взгляда кажется подставным лицом. «Алейкум салам». Пахнет сандалом, и путешественник зачарованно разглядывает чайный прибор, кривую турецкую саблю, висящую в углу лютню и разноцветные узоры ковров. У него мелькает мысль украсть чашку прямо на глазах у человека в шафранном бурнусе. Но нет, скорей всего произойдет то же, что и на таможне, все сделают вид, что ничего не видели, и проку от этого будет мало. Ему нужно устроить скандал, «страсти», как выражаются верующие, стычку — к примеру, опрокинуть гору тарелок, поднять шум, желательно погромче, способный отпугнуть его преследователей, которые уже вошли в лавку. Алейкум салам.

Словно читая его мысли, тип в бурнусе делает знак путешественнику следовать за ним. Слюнявя испанские слова и деланно улыбаясь, он проводит путешественника в заднюю комнату, где царят полумрак и щекочущие нос запахи. Запах хлорки, немытых ног и гашиша, малявка. Глаза путешественника быстро привыкают к потемкам, и он различает притулившегося в углу человека, толстого, со сконфуженным лицом, который кажется путешественнику похожим на туриста с парома, только на этот раз он уже не потягивает кока-колу через соломинку, во рту у него — мундштук наргиле. Вспомни, малявка, что в конечном счете его так и не задержали на таможне, которую он прошел как нечего делать, подмазав марокканских полицейских. За деньгами всегда последнее слово, в каком бы уголке мира это ни происходило. Последствия глобализации, малявка. Теперь он уже знает, что его жена мертва, и курит, ища забвения. Но путешественнику все это неизвестно, он только чувствует рядом тяжелое дыхание типа в бурнусе, который приглашает его поудобнее устроиться на циновках. «Подождите немного, у меня клиенты, вернусь через минуту», — говорит он, поправляя шапочку, а другую руку протягивая к ширинке путешественника. «Гляди-ка!», — восклицает мерзавец, коснувшись его паха. Путешественник с трудом удерживается, чтобы не оторвать ему яйца, и, принимая правила игры, присаживается рядом с туристом в кепке козырьком назад. Тип в бурнусе бесследно исчезает.

С того места, где полулежит путешественник, ему слышно кое-что из разговора. Из-за перегородки доносятся отдельные слова. Певучий голос принадлежит Хинесито; он спрашивает о ценах на ковры, бурнусы, лампы, сандаловые палочки. Хозяин лавки то поднимал, то сбавлял цену и спорил с трансвестишкой, который встревал в торг с легкостью зайца во хмелю, малявка. Путешественник ждет, что они что-нибудь купят, а если не купят, то просто уйдут, отступятся, но как бы не так, малявка, дело затягивается, и путешественник, в приступе мучительной тоски, подносит ко рту один из мундштуков наргиле. И затягивается сладковатым дымом, привкус которого ему уже знаком.