Эли Люксембург - Волчонок Итро

“Ну, вот это самое я и подумал! Он кабалист и знает заветное Слово!”.

Поинтересовался: «И это Слово вы вовремя успели произнести?»

«В том-то и дело, что нет! Это одна из величайших тайн. Этим Словом владели пророки, Соломон знал его... Может, вы сказали его, сами того не ведая? Что вы кричали в траншее, вспомните?»

«Не помню», - пожал я плечами.

«А хрен его знает, - хихикнул Максим. - Мать-перемать вашу, кричал...»

«Что-что? Что вы, Максим, кричали?»

«Ничего интересного, - ответил Артур. - Матюгались, как сукины дети. Как все нормальные люди».

«Евреи, мы видели чудо! - снова сказал Петух. - Я предлагаю составить сейчас документ, и всем четверым под ним подписаться юридический документ по всем правилам. Поднимемся в раввинат при Стене плача и заверим печатью при авторитетных свидетелях. Народ Израиля и весь мир должны узнать о чуде с храмовым камнем. Таков долг каждого еврея о чуде ни в коем случае не умалчивать, а широко об этом оповещать. О славе Г-спода Б-га нашего, отныне и во веки веков!»

«Чушь, бред сивой кобылы! - воскликнул Максим. - Не стану я ничего подписывать!» Ударил себя в грудь кулаком и навис над растрепанным Петухом грозной тушей.

Максим кричал, что с детства отличался живучестью, везением и неслыханной физической силой. В Бабьем Яру его, ребенка, расстреляли вместе со всеми родственниками. Вместе со всеми киевскими евреями. Будучи погребенным под целой горой трупов, он выбрался ночью и ушел. Не утонул в море крови, не умер от горя и ужаса, не был задушен, раздавлен, сам себя раскопал и ушел...

«Такое ты слышал когда-нибудь? - гремел он. - Такое ты можешь себе представить?»

И обратился к нам, ко мне и к Артуру: «А кто в Союзе был чемпионом в тяжелом весе? Кто валил

Королева на ринге? Выбрасывал его за канаты, это страшилище, эту гору мяса?»

И мы подтвердили: да, Максим Зильбер! Чемпион в тяжелом весе абсолютный... Сильнее Максима не было человека в России – исторический факт.

«Вот вам о чем составить бы документ, господин Петух! Не Б-г и не вертолет вам выволокли эту

штуку, а я! Вот с каким чудом столкнулись вы, милый! Об этом и сообщите миру, сообщите всему Израилю!»

Он сел, тяжело отдуваясь, сопя от возмущения.

Затем разверз уста Артур Флорентин, человек разумный, ученый. Он не спеша все объяснил Петуху, по-профессорски, как мальчишке, с явной иронией: «Известно ли вам, дорогой господин, что рекорды в тяжелой атлетике доходят нынче чуть не до тонны? Что человеческий организм в критические моменты способен взорваться, как бомба, совершая при этом необыкновенное, уму непостижимое. И если имеете хоть чуточку представление, о чем я вам говорю, то должны принять во внимание, что мы еще и спортсмены выдающиеся...»

Артур продолжал рассуждать о скрытых возможностях человеческого организма, а Петух горестно качал головой, окаменев от растерянности, чуть не плакал.

Обвел нас печальным взглядом и произнес: «Вы мне напомнили сейчас Валаама, Итро и Ийова. Каждый из них имел свое мнение о Б-ге евреев. Каждый получил по вере своей. Должно быть, и вы получите... Я только скажу напоследок, что есть на все воля Всевышнего! Но лишь в одном человек свободен – в выборе власти Б-га над собой. Бояться Его или же нет! Берите свои деньги и идите. Больше я вам ничего не скажу»…

…Разрушив иудейский Храм, возвращался в Рим на корабле Тит-император. И гордился собою:

“Силен, говорят, Б-г Израиля на море, на водах. Зато на суше сумел я Его одолеть!”.

И хохот раздался с небес: “Нечестивец, сын нечестивца! Зачем Мне с тобою бороться? Есть творение в Моем мире ничтожнейшее из творений, с ним ты и поборись!”.

Сошел Тит на берег, и тут же влетел ему в ноздрю комарик. Засел в голове и принялся точить мозг. Семь лет мучил, доведя его до безумия, одержимости. Умирая в жутких страданиях, завещал император: тело мое сожгите, а пепел развейте над всеми морями, чтобы Б-г евреев не смог меня отыскать, не призвал на суд за речи мои надменные.

Так сообщает Агада одно из преданий о Храме: о слабом комарике, о долгих страданиях Тита, великого римского императора. Давно это было...

Мы же, как известно, в двадцатом веке живем. Иные времена. Скорости у нас чуть не космические. И стали скоро сбываться слова Петуха. Очень скоро, я бы сказал, мгновенно!..

Стоял сентябрь. Все трое мы въехали в новенький каменный дом. Каждый в свою квартиру. Выдали нам койки казенные с матрацами, одеялами, казенные табуретки, столы, газовые плитки.

Все остальное предстояло заработать, наживать годами. Мы ведь приехали навсегда, навечно – не в гости.

Помню, был поздний вечер, сидели мы с Жанкой на голой кухне, пили чай и скучали. Позвонили вдруг в дверь, вошел Максим.

«Привет, Максимушка!» - обрадовалась жена. И удивилась, вглядевшись попристальней: «Ой, да кто же тебя так отделал, бедненький?»

Увидел и я синяк у него под глазом. Лицо сизое, отечное. Весь он грустный какой-то, унылый. Спросил я его с сердечным участием:

- С хулиганами местными дрался?

- Не... милиция в Киеве отлупила! - вяло так, безучастно.

Мы ошалело с Жанкой переглянулись, подумали одновременно: “А малый того, свихнулся!”. И разом затараторили, развеселившись, как от славной боксерской шутки.

- Дядька в Киеве, а бузина в огороде! Пепел Клааса стучит в моем сердце... Какая милиция, какой Киев? Да ты в своем уме?! Кто тебя пустит туда? Мы же позавчера тебя видели!

Максим ничуть не обиделся. Попросил у Жанки зеркальце и стал разглядывать свое лицо, осторожно массируя фонарь под глазом, раздутые щеки, губы. И вдруг я поверил. Увидев, какой он уже нездешний, чужой, будто его подменили. И руки его, руки гладиатора в свежих ссадинах, распухшие, точно оладьи, больше всего убеждали. Так бывает, когда бьешь в скулы, кости, дробишь людям зубы.

- Сволочи, их целая рота была, дубинками молотили... Знали, на кулачках хрен меня одолеешь, хрен свяжешь!

И поведал нам про “комарика”, начавшего точить его мозг безумием, одержимостью возвращения в клетку, в тюрьму. Ибо обретенная, наконец, свобода этой “горилле” стала вдруг ненавистна.

В Лоде он сел в самолет румынской авиакомпании и прилетел в Бухарест. Взял билет на киевский самолет и прошлую ночь провел у своей любовницы, хохлушки Даши, на Крещатике. Был опознан одним из соседей, и на рассвете в квартиру пришла милиция. Вялый и сонный израильтянин Максим Зильбер был извлечен из теплой постели. Ему разрешили одеться, умыться, побриться и без лишнего шума предложили покинуть пределы Украинской Советской Социалистической Республики. Он согласился. Под усиленной охраной его доставили в аэропорт. И тут он закатил своим стражникам бой, решив отбиться. Милиционеры прекрасно знали, с кем имеют дело, и были готовы к любому развитию событий. Максима повергли на пол, топтали, били ногами. Связали, точно полено, заволокли в румынский авиалайнер, в грузовом отсеке он был доставлен в Бухарест, оттуда в Лод, где его передали израильским пограничникам.