Жак Рубо - Прекрасная Гортензия. Похищение Гортензии.

Мы вас предупредили.

Именно этот вопрос сейчас задает себе сама Гортензия: «Где я?»

Вернемся в ту роковую полночь, когда карета поглотила ее и унесла вдаль.

Тут же начались маленькие неожиданности и маленькие разочарования.

Во-первых, ей бы хотелось поцеловать на прощание Карлотту и Эжени, поблагодарить их. Она понимала, что надо спешить, что к рассвету необходимо оторваться от возможных преследователей, но ведь она покидала Город, покидала, быть может, на очень долгое время; нескоро она вновь увидит Карлотту; и от этого у нее слегка защемило сердце. Поцеловать бы Карлотту, передать привет и поцелуй Лори, сказать, что она напишет, что она даст о себе знать, чтобы они ее не забывали. Она была немного разочарована.

Во-вторых, ей показалось странным, что Морган все время молчит.

Про себя она продолжала звать его Морганом, как в первые дни их любви: обращение «князь» звучало чересчур холодно, торжественно, церемонно. «Князь Горманской» — прямо потеха. Она говорила так только, чтобы посмеяться, во время их любовных игр в номере «Флобер-отеля». Откинувшись со вздохом облегчения на черные бархатные подушки кареты (а ей как будто говорили, что подушки будут красные), она прошептала:

— О, Морган…

— Что? — спросил он, словно не поняв собственного имени.

Она подумала, что это от волнения.

И все же чуточку удивилась. Ведь он всегда отличался необычайным хладнокровием. И был очень красноречив, особенно в минуты страсти. А сегодня он молчал; правда, руки его, напротив, были весьма разговорчивы, но прежде она не замечала за ними такой грубости и неловкости. Он просто не в себе, подумала она.

Карета остановилась. Перед тем как выйти, «Морган» (мы поставим кавычки, дабы не забывать, что это не настоящий Морган, а ужасный Кманроигс ) достал из кармана повязку и завязал ей глаза, пробормотав что-то насчет «безопасности». Она послушалась, хотя была сбита с толку. Она думала, что им надо как можно быстрее выбраться из Города. Возникли непредвиденные обстоятельства, объяснил он, и планы изменились; придется провести несколько дней в укрытии, пока coast не будет clear [14] Пока путь не будет свободен (англ.). .

С завязанными глазами Гортензия поднялась по лестнице, поддерживаемая «Морганом», который опять-таки был весьма неловок; раз или два она споткнулась и услышала нетерпеливое восклицание. Ей это не понравилось.

Войдя в комнату, она почувствовала нечто, похожее на запах конюшни. Комната была просторная, но из мебели в ней было только самое необходимое: кровать, умывальник, стул. На кровати были разбросаны подушки. Кровать и подушки отражались в огромном зеркале на потолке. Все это было ярких, кричащих цветов, простыни — из оранжево-розового шелка. На миг у нее возникло впечатление, что она находится в борделе (разумеется, в литературном борделе, знакомом нам по описаниям лучших авторов). И снова это показалось ей удивительным. Наверно, обстоятельства были действительно чрезвычайными, раз для нее не могли найти другого убежища, кроме этой странной комнаты. «Морган» вошел и закрыл за собой дверь. Наконец они остались одни.

Как отличить одно от другого, добро от зла, черное от белого, если они заключены в одинаковые оболочки, схожи на ощупь, а вокруг — серый сумеречный свет? Как распознать под внешним подобием абсолютную внутреннюю противоположность? Такова была проблема, с которой, сама того не зная, столкнулась Гортензия. И проблема эта с каждой минутой становилась все насущнее. Ничего не подозревающая Гортензия сама старалась приблизить роковой исход.

Она бросилась на кровать, и «Морган» столь же порывисто последовал за ней. Она хотела поскорее скрепить плотскими узами (хорошо сказано) их отныне неразрывный союз, изгладить воспоминание о своей ошибке, ошибке, которая обернулась разлукой. Он спешил тоже; пожалуй, даже слишком спешил. Он был очень возбужден, однако, вопреки их тогдашнему и теперешнему обыкновению, похоже, собирался обойтись без долгих поцелуев и ласк, которые составляли для Гортензии важнейшую часть их наслаждения друг другом. Смеясь, она дала себя раздеть и хотела оказать ему ту же услугу. Но он пожелал раздеться сам. И впервые у нее внутри прозвучал сигнал тревоги; однако, охваченная страстью, она не обратила на это внимания. Обнаженный, во всей своей красе (это был Красивый Молодой Человек), он лег рядом с ней. Еще минута — и они сольются воедино; увы, думаем мы, Гортензия погибла!

Нет!

Она сказала ему:

— Ты что, забыл наш уговор?

И в самом деле, он его забыл по той простой причине, что никогда не знал о нем. Он хотел, чтобы Гортензия и дальше оставалась в заблуждении, а следовательно, отдалась ему по своей воле (позже у него будет время рассеять это заблуждение и повести дело как надо, без кривляния), поэтому он отстранился (заметьте, что мы описываем происходящее, не выходя за рамки приличия), и Гортензия, перевернув его на живот, наклонилась, чтобы поцеловать его в левую ягодицу, туда, где была вытатуирована священная улитка — фабричная марка князей Польдевских.

Это был их неизменный любовный ритуал, без которого они не могли соединиться. Она наклонилась и

внезапно

перед ней, как молния,

как ослепительная молния, промелькнуло

мучительное видение, —

сон, приснившийся ей на странице 278

Вот улитка, вот усеивающие ее точки, — но

Точки были не там.

Вместо

она видела

Это был не Морган, это был Кманроигс. Она была в руках врага.

Что делать?

У нее было три секунды, чтобы принять решение.

Отпрянув, она со смехом сказала: «А теперь поймай меня!» — и сделала вид, будто убегает. Кманроигс устал ждать. Он набросился на нее, стараясь, впрочем, без лишней грубости, раздвинуть ее ноги так, чтобы они составили угол, благоприятствующий его намерениям (то есть от «пи» дробь три до «пи» дробь два радиан). И в эту минуту Гортензия легко, весело и непринужденно нанесла ему сильнейший удар коленом.

— Куда? — спросите вы.

Именно туда, куда вы подумали.

За три секунды, которые были в ее распоряжении, она отказалась от другого возможного варианта (мигрень), поскольку имела дело с безжалостным преступником. Оставался только удар коленом. И удар получился великолепный, достойный сборной Лезиньяна по регби в ее лучшие дни. Надо сказать, что ярость обуревала Гортензию даже больше, чем тревога за собственную участь. Это удвоило ее силы.