Хербьёрг Вассму - Седьмая встреча

Через какое-то время он встал и подошел, чтобы посмотреть на ее рисунок. Руфь протянула ему альбом. Он склонил голову набок. Между бровями залегли складки. Он поднес блокнот к свету и удовлетворенно кивнул:

— Good! Very, very good. [13] Хорошо, очень хорошо (англ.).

Потом стал показывать и объяснять. О перспективе и расстоянии. Руфь кивала, ей захотелось тут же все исправить. Но он покачал головой. Нет. В другой раз. И продолжал объяснять, словно все было в порядке вещей. Словно он не стоял перед ней голый. Кое-что она понимала, но не все. Он стоял слишком близко и был голый. В комнате было холодно, даже одетой Руфи было холодно. Но щеки ее пылали. Почему он не оденется? Ведь она уже кончила рисовать? И ей надо идти.

Майкл отошел и стал растапливать печь. Он стоял к ней спиной и ждал, когда огонь разгорится. Длинная изогнутая линия спины.

Вот он наклонился и открыл печь, чтобы бросить в нее уголь. Кидал его сильными движениями. В комнату вырвалось черное облако дыма. Майкл стоял, словно освещенный факелами. Огонь лизал уголь. Трещал, щелкал. Майкл захлопнул дверцу и повернулся к Руфи. Какие странные у него глаза. Что в них? Вопрос? Или мольба? Он показал на свою наготу. Потом на нее. Кивнул на альбом для набросков.

На Руфь налетел необъяснимый порыв. Поднял и закружил, все быстрее и быстрее. Лишил воли. Он был так силен, что сопротивляться было бесполезно. Для того она и пришла сюда.

Она сдернула джемпер, платье. Немного помешкав, сняла белье. За это время она ни разу не взглянула на него и, наконец, замерла, понурив голову.

Майкл накинул на дверь крючок и задернул старые занавески. Кольца занавесок заскрежетали на медном карнизе. Когда Руфь подняла глаза на Майкла, он уже раскрыл большой альбом для набросков. Потом выдвинул на середину комнаты мольберт и поставил на него альбом.

В ту минуту, когда он посмотрел на нее, она поняла, что все изменилось. Это не был взгляд мужчины, увидевшего ее обнаженной, это был взгляд человека, увидевшего что-то прекрасное, что он хотел нарисовать.

Не прикасаясь к Руфи, Майкл показал ей, где сесть, и дал в руки бабушкину корзинку, словно понял, что ей это необходимо. Потом он велел ей распустить связанные в пучок волосы. Они были еще влажные от дождя. Показал, как расчесать волосы пальцами. Так! Потом показал, как сесть. Расставив ноги и немного вытянув их вперед. Чуть-чуть нагнуться над корзинкой, одна рука под грудью. Руфь следила глазами за его движениями. Руки у него были смуглые.

Майкл обошел ее вокруг. Измерил ее пропорции. Раскурил трубку. Снова обошел вокруг. Немного откинул занавеску. Склонил голову набок и встал за мольберт.

Время обернулось синей неподвижной тенью. Он зажег третью лампу. В печке трещал огонь. Он спросил, не хочется ей пить? Не холодно ли? Она покачала головой. Один раз он подошел к ней и приподнял ее подбородок, почти не нагнувшись его. Долго смотрел на что-то в ее голове и снова отошел к мольберту.

Он умел почти все из того, чему ей еще предстояло учиться. Знал все, что еще предстояло ей узнать. Руфи захотелось, чтобы он посмотрел на нее. Увидел, что она готова отблагодарить его за то, что он поделился с нею красками и холстом. Или не за это? Может, во всем виноват охвативший ее трепет? Может, из-за него Руфи хотелось, чтобы Майкл подошел к ней и взял ее за подбородок? По-настоящему.

Но он не подошел. Рука его поднималась и опускалась. Едва слышно поскрипывал уголь. Он перелистнул альбом. И снова рисовал. Разглядывал что-то важное, скрывавшееся в ней. Ее обратную сторону. На которую никому раньше не приходило в голову взглянуть.

Потом ему захотелось, чтобы она устроилась на кровати среди подушек. Откинулась назад. Так, да, так. Без бабушкиной корзинки она почувствовала себя еще более обнаженной. Пугающе обнаженной. Ей хотелось прикрыться. Она пошарила вокруг, но ничего не нашла. И осталась лежать, как лежала. От покрывала, на котором она лежала, у нее чесалась спина. От его квадратов, связанных из грубой шерсти. Руфь беспомощно посмотрела на Майкла. Теперь он владел ею целиком.

Он подбросил в печь угля. Над крышей взлетели искры. Она видела, как за окном, вылетая из трубы, они падают в траву. Черная сажа в опасном снопе искр. Майкл слишком сильно растопил печь. Руфь представила себе, что все пылает в огне, что им нужно спасаться. Голыми. Жители Острова сбежались к дому и обнаружили их. Она вдруг увидела себя и его обнаженными в стиле Шиле. Это испугало ее. Но она начала смеяться. И сама слышала, что это не ее смех. Он принадлежал кому-то, о ком она не имела представления, кто не желал показываться на глаза. Чем сильнее пожар пылал у нее перед глазами, тем безудержнее она смеялась.

Майкл перестал рисовать, сперва он был удивлен, потом опустил руку с углем.

— All right, all right [14] Прекрасно, прекрасно (англ.). , — сказал он.

Руфь пыталась объяснить, и кое-что он, наверное, понял, потому что даже улыбнулся. Но вдруг, когда он отошел от мольберта и на него упал свет, Руфь увидела произошедшую с ним перемену. Его фаллос поднялся. Он был направлен в комнату и смотрел прямо на нее. Этого не может быть. Конечно, нет. А глаза Майкла? Мог ли кто-нибудь написать или нарисовать такие глаза?

— You most go now, Ruth. It’s just morning [15] Тебе пора, Руфь. Уже утро (англ.). , — услыхала она.

Она быстро вскочила и схватила платье, упавшее со стула. Через секунду она была уже одета. Ей было стыдно. Ужасно стыдно. Ведь виновата во всем была только она. Уж это-то она хорошо понимала. Она испортила картину.

Когда Руфь хотела прошмыгнуть мимо него к двери, он схватил ее за руку и прошептал что-то невнятное. Тепло его обнаженного тела было слишком близко. Грудь. Плечи и руки.

— Coming back? [16] Придёшь ещё? (англ.). — услышала она. Низкий, сдавленный голос. Неужели все это происходит с ней, но не наяву же! Она приподнялась на цыпочки и прижалась лбом к его груди. Чуть колкой.

Он тут же обхватил ее. Горячий, настойчивый.

— Нет! — всхлипнула она, отбиваясь.

Майкл мгновенно отпустил ее и буркнул что-то голосом того, кто стоял за мольбертом. В нем было два человека. Не похожих друг на друга. Один стремился уловить линии Шиле. Другого нельзя было дразнить, он был не лучше ее самой.

Она не знала, кто из этих двоих отворил дверь и выпустил её из дома.

Прошло много дней, прежде чем Руфь снова пошла на берег. В свое треугольное окошко она увидела Майкла, он шел вдоль берега с мольбертом и альбомом для набросков. Собака то убегала вперед, то догоняла его. Потом они скрылись за скалами.

Последнее сено было убрано, и мать была настроена благодушно. Все свободное от уборки сена время Йорген пропадал у Майкла. Однажды вечером он передал Руфи от него записку. Майклу хочется поучить ее писать маслом, если, конечно, она не против. В какой-нибудь солнечный день. Йорген может показать ей, где он обычно пишет.