Николай Дежнёв - В концертном исполнении

Он подмигнул Телятину. Сергея Сергеевича била мелкая противная дрожь.

— Я думал, сумасшедший я, — сказал он с трудом, — теперь вижу, что ты. Имей в виду, я не выдержу пытки.

— Ну, Сергей Сергеевич, — Лукин дружески обнял Телятина, — вы меня совсем не так поняли! А теперь спать, у вас впереди трудный день…

Сделав несколько шагов по коридору, Лукин скрылся за соседней дверью. Растерянный Телятин еще какое-то время стоял в углу, лихорадочно стараясь понять, о чем он думает, потом повернулся и посмотрел на прикнопленный Петькой к стене портрет товарища Сталина.

После бессонной ночи Лукин позволил себе выспаться. Просиженный диван отбывшего на заработки пролетария не располагал к блаженствам в объятиях Морфея, что, однако, нисколько не помешало Лукину проваляться до полудня. Окончательно проснувшись, он походил по малюсенькой комнатке, с интересом рассматривая обстановку весьма незатейливой жизни. Подсунутые в щель, под дверью лежали два ключа и записка с инструкцией, где найти продукты и что есть на завтрак. Круглым детским почерком Аня писала, что они с Телятиным вернутся, скорее всего, поздно, и к обеду их тоже ждать не следует. В постскриптуме же, носившем явные следы спешки и, так показалось Лукину, колебаний, Аня просила его о разговоре с глазу на глаз, «как со старым другом Сергея Сергеевича». Прочтя это послание, Лукин аккуратно сложил листок в несколько раз и спрятал его в карман костюмных брюк. Сам факт, что она писала ему, как и просьба, почему-то его порадовали. Стараясь не анализировать собственные чувства, он все же поймал себя на том, что проснулся с согревавшим его ожиданием предстоящей встречи с Аней.

Накинув на голый торс подтяжки брюк, Лукин постоял, рассматривая себя в потрескавшемся от времени, пожелтевшем зеркале шифоньера, включил в розетку круглый динамик радиоточки. Передавали обзор новостей дня. Слушая вполуха бубнящий голос диктора, он подошел к окну, выглянул на улицу. За ночь похолодало, ветер усилился, и временами в прорывах между быстро скользящими над городом облаками проступало удивительно голубое, яркое небо. Внизу, подскакивая на булыжнике, прогрохотала полуторка, за ней, черный и блестящий, как жук, катил на дутых шинах длинный правительственный лимузин. Дав на повороте звонок, прошел трамвай. Выглянувшее на минутку солнце взыграло на его стекле веселым слепящим лучом. У входа в булочную толпился народ. Кто-то в кепке отчаянно ругался, размахивал руками, но его все равно выкинули из очереди, и, обиженный, он поплелся в сторону трамвайной остановки. Лукин посмотрел вслед лимузину, прикинул на глазок расстояние и в задумчивости покусал верхнюю губу. Диктор тем временем продолжал читать обзор новостей:

«Двадцать пятого сентября исполняется сорок лет литературной и общественной деятельности Максима Горького. Вся страна готовится к юбилею первого пролетарского писателя. Стремясь ознаменовать это событие и заслуги бойца пролетарской печати в деле поднятия культурно-политического уровня трудящихся Советского Союза, собрание редакционных работников и литературных сотрудников тридцати девяти журналов и газет по инициативе редакции журнала „Огонек“ постановило открыть сбор средств на постройку многомоторного агитационного самолета-гиганта „Максим Горький“. В комитет для руководства сбором средств и постройкой агитсамолета избраны товарищи Алкснис, Баранов, Мехлис…»

Лукин подошел к шифоньеру, выдернул из розетки динамик и, подхватив со стула видавший виды зеленый облупленный чайник, отправился на кухню. В пробивавшемся через окошко свете дня она казалась запущенной. Как в каждой коммуналке, в большом, выкрашенном грязно-розовой краской помещении стояло, по числу квартирантов, три стола, на двух из них красовалось по керосинке. Из носика крана в раковину тонкой струйкой лилась вода. Осмотрев с прищуром убогий интерьер, Лукин разжег ближайшую к окну керосинку, поставил на нее чайник. Через давно не мытое закопченное стекло ему были видны крыши соседних домов. За рекой, нависая над старыми постройками, серой громадой стоял недавно заселенный Дом правительства. В городском пейзаже Москвы он казался чем-то чужеродным и не вызывал у Лукина ничего, кроме раздражения. Неприятно было одно уж то, что он напоминал о разрушенном храме Христа Спасителя, на месте которого планировали построить четырехсотметровый, увенчанный скульптурой вождя Дворец Советов. Газеты писали, что работа над проектом уже ведется, и Дом правительства явится частью единого комплекса, призванного украсить центр столицы. «Слабое украшение», — подумал Лукин, еще раз оглядев серую прямоугольную махину, и вдруг почувствовал, что кто-то стоит у него за спиной. Делая вид, что продолжает изучать улицу, он настороженно прислушался, но в квартире все было тихо. Лукин обернулся. Отделенная от него пространством кухни, в дверном проеме стояла женщина. Свет окна освещал ее фигуру. Высокая, с гладкой, по моде, прической, выгодно подчеркивавшей красивую посадку головы, она была одета в короткий открытый халатик, плохо вязавшийся своей байковой застиранностью с черными фильдеперсовыми чулками и туфлями на каблуке. В правой руке женщина держала маленький пистолетик. Лукин знал такое оружие: крохотный дамский браунинг, наверняка посеребренный, с перламутровой инкрустацией рукоятки. Почти игрушка и была бы ею, если бы не стреляла. Между тем ствол пистолета смотрел ему в грудь, а повторяющиеся движения снизу вверх давали понять, что неплохо было бы поднять руки. Лукин так и сделал, не слишком, впрочем, торопясь. Будто поощряя его понятливость, женщина улыбнулась, вступив в кухню, привалилась спиной к грязно-розовой стене.

— Ну что, попался? — Голос ее с хрипотцой был глубок и красив. «Таким голосом, — подумал Лукин, — хорошо петь романсы под гитару». — Решил подкрепиться, прежде чем шманать квартирку? Конечно, что харчу зазря пропадать!

Она продолжала его рассматривать. Большие, с расширенными и какими-то растревоженными зрачками глаза задержались на его лице, скользнули по широкой груди и, отметив длинный белый шрам, остановились на добротных костюмных брюках и красивых кожаных полуботинках.

— Ну, что молчишь? Скажи что-нибудь в свое оправдание, прежде чем я сделаю в тебе дырку!

Лукин пожал плечами:

— Все это уже было… включая дырку. Впрочем, вы и сами видите, что по разряду домушников я не прохожу…

— Верно! — усмехнулась женщина. — Уж больно одет экзотически. Когда идут на дело, до пояса не раздеваются, не у доктора, — из кармана халатика она достала длинную тонкую папироску.

Лукин вдруг увидел, как медленно и неотвратимо указательный палец женщины потянул за курок пистолета. Дыхание перехватило, он не мог оторвать взгляда от черного дула. Раздался щелчок, из казенной части браунинга вырвалось пламя. Женщина прикурила, убрала зажигалку в карман.