Николай Дежнёв - В концертном исполнении

— Не надо меня успокаивать, — не стала слушать подругу Анна. — Ты же сама видишь, что у него нервный срыв. Побежал на помойку искать какую-то формулу!

— Ну, ты тоже хороша! Взяла и выкинула приличный еще костюм, а ведь могла бы и постирать. А впрочем, не стоит принимать все так близко к сердцу, больше созерцательности. К мужчинам вообще надо относиться со снисходительной грустью. Ни в коем случае нельзя их жалеть или им сострадать, потому что это предполагает наличие у них души. Достаточно того, что мы выдумываем себе их внутренний мир, их чувства, но верить в собственную выдумку — это уже чересчур. Чувствуй себя режиссером жизни, а его — лишь актером в твоей пьесе. И вообще, скажу тебе, умные женщины, как мы с тобой, не могут быть счастливы. Если он ниже тебя по интеллекту, то жизнь становится издевкой, игрой в поддавки. Ты должна восторгаться им, когда он произносит очередную банальность, или смеяться его неостроумным шуткам. Если же мужик тебе ровня, то он, скорее всего, закоренелый эгоист, а если нет, то наверняка блаженный — выпиливает по ночам лобзиком или, не дай бог, готовится облагодетельствовать человечество каким-нибудь изобретением. И заметь, я говорю исключительно о тех самцах, которых условно можно назвать порядочными!

— А если есть любовь?

— Любовь? — Мария Николаевна пожала плечами. — Забытое слово из школьной программы. Природа сделала всех женщин и всех мужчин одинаковыми, значит, она не рассчитывала на такое явление, как любовь. Боюсь, Анюта, это всего лишь уловка, с помощью которой люди пытаются выбраться из серой монотонности жизни. Хотя, впрочем… — Взгляд Машки стал мечтательным.

— Постой, — перебила ее Анна, — я ведь тебе еще не все рассказала: та история на кладбище во время похорон имела продолжение!

— И ты молчала… — ахнула Машка. — А еще считаешься лучшей подругой!

— Ну не успела я тебе рассказать, — покаялась Анна. — Понимаешь — фантастика! Не так давно возвращаюсь с работы домой, а поздно уже, темно, вхожу под арку и вижу — стоят двое. Если бы я их раньше заметила, то, конечно же, не пошла бы, но чувствую, отступать поздно. Иду. Сердце, как овечий хвост, и от страха аж в глазах темно. Мне, думаю, только бы добраться до двора, где фонарь, там, если закричу, кто-нибудь да услышит… Но не тут-то было! Вижу, один, что пониже, отклеился от стены — и ко мне. Сумку выхватил и этак с ленцой, не спеша, вытряхнул все мои вещички на асфальт. Куда, говорит, барынька, торопишься, торопиться-то уже некуда. Представляешь?! Душа у меня, конечно, в пятках, если бы даже захотела, закричать бы не смогла — горло перехватило. А второй, тот, что повыше и помоложе, заходит сзади… Ну, думаю, пришел, Анька, твой последний час! Только вдруг со стороны двора, вижу, выходит мужчина. Что-то в нем мне показалось странным, я только потом сообразила, что одежда. Представляешь, в нашей-то грязи, когда приходится пробираться по тропочке между свалками мусора, появляется некто в вечернем костюме с галстуком-бабочкой, при тросточке и в шляпе. И, что меня особенно поразило, в лакированных полуботинках, в которых впору на балу танцевать. Ну да все это я потом разглядела, а в тот момент мне было совсем не до того. А он идет, руки в брюки, только крахмальные манжеты светятся и манишка на груди. Бандиты тоже его заметили и как-то боком от меня отодвинулись, будто они сами по себе. Мужчина подходит и этак светски спрашивает:

— Надеюсь, не помешал? — и улыбается.

Тот бандит, что пониже, шагнул к нему, и, смотрю, рука его скользнула в карман пальто.

— Вали, пижон, отсюда, мы тебя не тронем!

— Я боюсь, я очень боюсь… — начал мужчина, но бандит перебил его:

— Знаем, что боишься, вот и проваливай!

— Жаль, Колобок, что ты меня не дослушал, — улыбнулся мужчина, но только как-то по-особому, одними губами. — Я-то хотел сказать: боюсь, на этот раз тебе не повезло.

Бандит при этих словах вздрогнул, а я смотрю, он действительно похож на колобка.

— Ну что ж, тогда, падла, молись своей милицейской божьей маме!

Колобок вытащил из кармана нож и сделал шаг к мужчине. Что произошло дальше, я не знаю, но только он отлетел к стене и стукнулся о нее с такой силой, что дом содрогнулся…

— А дальше что было? — Машка перевела дух, ломая от волнения спички, закурила. Наклонившись вперед, она ловила каждое слово, переживала каждый поворот ситуации.

— Ничего. Он проводил меня до подъезда…

— А как же второй бандит? — Мария Николаевна разочарованно откинулась к буфету. — Неужели ушел?

— Действительно, самое интересное я тебе и не рассказала! Помнишь, длинный зашел мне за спину? Так вот, я мгновенно разворачиваюсь и единым движением бью ему носком сапога в пах. Он, естественно, сгибается, и тогда я наношу второй удар ребром ладони по шее.

— Ты? Удар? — Машка поднесла сигарету к губам, но втянуть в себя дым забыла. — Да ты при виде мыши падаешь в обморок!

— Ну так он на мышь и не был похож. — Анна поставила на плиту новую порцию кофе. — Они так вместе с Колобком на асфальте и отдыхали, голова к голове.

Мария Николаевна озадаченно посмотрела на подругу.

— Ну а мужчина что?

— Помог собрать в сумку мои вещички, а когда выпрямился, посмотрел на меня этак задумчиво и говорит: «Позвольте дать профессиональный совет? В целом получилось неплохо, и впредь все так и будет, но, пожалуйста, не носите очень узкие юбки — они сковывают движения, и при ударе сначала идите вперед бедром и только потом выбрасывайте голень. Так и безопасней, и элегантней».

— Да… — протянула задумчиво и неопределенно Мария Николаевна. — А сам-то он как, ничего?

— Не скажу, что писаный красавец, — как бы вспоминая, начала Анна, — глаза пристальные, с прищуром, лицо то ли загорелое, то ли смуглое и очень спокойное. Что еще? Выше среднего, порядком уже седой… И, знаешь, проводил до подъезда, снял шляпу и поцеловал мне руку. А потом попросил…

— О свидании? — ахнула Машка.

— Не совсем. Попросил убрать куда-нибудь этот натюрморт, — Анна показала рукой на стену, — потому что он раздражает его своей безвкусицей.

Мария Николаевна подняла голову и внимательно посмотрела на картину. На холсте грубыми мазками была изображена глиняная тарелка с двумя почему-то синими грушами.

— А ты знаешь, — сказала она с видом знатока, — пожалуй, он прав! Есть в этих грушах нечто раздражающее, нечто противное высокой гармонии…

— Да при чем здесь твои груши и гармония? — рассердилась вдруг Анна. — Он-то как узнал о натюрморте? Между прочим, с того самого вечера картина регулярно срывается со стены. Я даже подушку у плинтуса положила…

Не успела Анна договорить, как натюрморт, проделав кульбит, рухнул мимо подушки на пол. Глиняная тарелка на холсте разлетелась в куски, а странного цвета груши, превратившись в повидлообразное месиво, сползли на линолеум. Мария Николаевна молча смотрела на подругу, сигарета дрожала у нее в пальцах. Анна лишь пожала плечами и пошла за веником и совком. Убрав остатки натюрморта, она устало опустилась на табурет, сказала, как если бы констатировала сухой научный факт: