Александр Зиновьев - Желтый дом. Том 2

Молодящийся Доктор, опьяненный чувством, упустил из одно немаловажное обстоятельство: то, что, хотя он живет в доме отдыха, дом этот находится на территории страны, построившей развитой социализм. А это значит, что среди любого десятка окружающих его замечательных советских людей найдется хотя бы один, который осудит в душе его поведение и примет надлежащие меры. Таким человеком оказалась Беззубая Докторица, сидевшая с ним за одним столом. Как только Молодящийся Доктор положил свою пухлую лапку на тонкую талию Официантки, Докторица сразу поняла, в чем дело, восприняла это безнравственное поведение Доктора как личное оскорбление, с гневом в душе покинула клуб и засела за сочинение анонимок. Именно анонимок, а не одной анонимки, ибо одну анонимку она решила адресовать в партийную организацию по месту работы Доктора, другую — в санаторно-курортный отдел президиума, третью — жене Доктора. В первой анонимке Докторица написала, что Доктор позорит звание советского ученого и коммуниста, во второй — что он вносит элемент морально-бытового разложения в советское оздоровительное учреждение, в третьей — что он разрушает здоровую социалистическую семью. Домашний адрес Доктора она узнала в администрации по паспорту Доктора — первое обстоятельство, навлекшее впоследствии подозрение на нее в авторстве анонимок. Вторым обстоятельством явился ее демонстративный отказ дать какой-либо написанный ею текст для экспертизы почерка. Доктор, когда дело приняло скандальный оборот, решил выявить анонимщика и собрать образцы почерка у подозреваемых им лиц. Докторица единственная отказалась, заявив, что она живет не в каких-то Соединенных Штатах Америки, где процветает расизм, а в стране победившего социализма. После этого всякие сомнения относительно авторства анонимок у всех отпали. Но прежде чем это случилось, случилось нечто другое: нагрянула сначала жена Доктора, а затем — инспектор из санаторно-курортного отдела. Жена Доктора виду не подала, с какой целью она заявилась, провела день в доме отдыха, посетила столовую, осмотрела Официантку и сразу поняла, что тут ничего серьезного быть не может. Затем она показала анонимку директору и партийному секретарю, сказала, что возбудит дело против анонимщика, и мирно уехала домой. Инспектор прибыл с целью выяснить суть дела, но, познакомившись с ситуацией на месте, сменил цели на противоположные: замять дело. Лишь из беседы с инспектором Доктор узнал о существовании анонимки и догадался о цели неожиданного приезда жены. Доктор немного поломался. И сделал вид, что хочет произвести криминалистическую экспертизу почерка, но в конце концов поддался на уговоры инспектора шума не подымать.

По крайней мере треть обитателей первого корпуса отдыхала, как говорится, без отрыва от производства. К их числу принадлежал и Профессор. Раз в неделю он ездил в город, являлся в свое учреждение, расписывался в каких-то книгах, сидел на каких-то заседаниях. К вечеру возвращался обратно. Путевки он доставал прямо здесь, у директора. Вернее, путевок никаких не было. Он просто платил директору определенную сумму и жил себе за это в отдельной палате. В санаторно-курортном отделе президиума академии прекрасно знали о подобной практике в подвластных домах отдыха и в санаториях, но виду не подавали, ибо сами от этого кое-что имели — путевки для себя, для родственников и друзей в любое подходящее время, возможность на несколько дней приехать «с мужем» или «женой» проветриться от городской нервотрепки, возможность приехать в одиночку и получить на месте то, что требуется.

В нашем обществе, разоткровенничался Профессор (в доме отдыха все так или иначе откровенничают), умному человеку можно устроиться прекрасно. Для этого нужно только соблюдать некоторые негласные правила. Какие? Ну, например, такие: живи и давай жить другим. Я, например, своим подчиненным еще ни разу даже выговор не объявил. И позволяю им многое такое, что не позволяют другие: уходить с работы, планировать «липу», засчитывать фиктивные задания. И представьте себе, работают они лучше, чем в других секторах. Мой сектор — лучший в институте. И меня они не подводят. Видите, я живу здесь, а дело идет. Все формальности я передал заместителю. Он любит это. Как ученый он — абсолютный ноль. Потому держится за свое место и работает на совесть. Другое правило — делай все без шума, по-тихому. В других секторах затеют что-то и сразу же трезвон поднимают. На собраниях выступают. Обещают. А мы помалкиваем. Мы сначала сделаем что-либо скромненькое, а потом уже обещаем и докладываем. И конечно, выполняем. Третье правило — довольствуйся достигнутым, дай понять всем, что ты на большее не претендуешь, хотя возможности твои превышают твое положение. Нас, например, много раз пытались расширить до отдела, а мы отказывались. Мол, штатные единицы нужны для более важного, а мы и так справимся. Меня в заместители директора не раз сватали, а я ни в какую. Зачем мне это? Денег мне хватает. А жить в моем нынешнем положении куда легче и удобнее. Главное — не надо ни с кем ссориться. Не надо мешать людям. Надо в стороне стоять. И тогда они тебе дадут жить по твоим вкусам.

Беззубой Докторице передовые силы дома отдыха хотели устроить бойкот. Но у нее, разумеется, нашлись сторонники и защитники. Это — главным образом старые страшные бабы, не имеющие никаких шансов завлечь даже упившегося «до раздвоения единого» Универсала, и глупые старые мужики, с которыми никто не хотел беседовать на темы текущей и внешней политики, поносить «нынешнюю молодежь» и осуждать диссидентов. Передовые силы, однако, скоро позабыли о своем первоначальном намерении. История с анонимками дала им повод для умного разговора на тему об общественном мнении, и этого было вполне достаточно. Старик сказал, что у нас такового и в помине нет. Его поддержал Новый Друг. Универсал присоединился к ним, сформулировав эту концепцию с кристальной ясностью: начальству на нас насрать, но на себя срать оно нам не позволяет. Инженер сказал, что это — ошибочно, что общественное мнение у нас есть, но смотря по обстоятельствам. И с одобрения начальства и по выбору оно обладает могучей силой. Вот вам два примера. У нас в институте был один очень талантливый ученый. Такой явно талантливый, что его даже до тридцати лет пропустили в доктора. И организовал он в институте творческий семинар, да на свою беду — по средам. Этим и воспользовались институтские остряки. Представьте себе, молодежь. Младшие научные сотрудники, аспиранты. Прогрессивные все, если дело касалось трепа, а не серьезной науки. А в науке они сделали объектом травли этого парня. И с молчаливого согласия институтского актива (начальство, другие видные доктора) начали из номера в номер давать в стенгазете юмористические материалы. Участников семинара называли средняками, а семинар — средоточием гениев (оглупляя их, и надо признать — довольно смешно). И добили парня. Семинар распался. Ученая среда (тоже «среда», материал для лингвистических упражнений наших остряков) уже не могла без юмора воспринимать его идеи. Кончилось тем, что ему пришлось уйти из института и он где-то затерялся во второстепенных и прикладных лабораториях. Но репутация комического персонажа так и ушла вместе с ним навечно. Другой пример вам всем хорошо известен. У Них вверху есть, конечно, свои склоки. Помните, как Они Подгорного скинули? Так вот, если вы приглядитесь внимательнее, Брежнев в борьбе за единовластие использовал «общественное мнение» как мощное оружие. Я говорю об общественном мнении в кавычках, поскольку оно выборочное и организованное — брежневские холуи и помощники специально устраивают спектакли (вы смотрели по телевизору съезд комсомола?). Но эти спектакли действуют на конкурентов, завистников и оппозиционеров из Их компании так, будто это есть реальное общественное мнение всей страны. Они сами попадаются на удочку своей демагогии. Старик сказал на эту речь Инженера, что тут дело не в общественном мнении. Тут другое. Общественное мнение есть нечто естественное. Оно формируется, но не организуется. Формально. Новый Друг сказал, что Инженер путает разные вещи. У нас в печати постоянно организуются всякого рода кампании с осуждениями или одобрениями. Что это — общественное мнение? Когда-то по всем институтам Академии наук прошли собрания с единодушными осуждениями академика Сахарова, все газеты опубликовали осуждающие письма ученых. Но даже и это не есть общественное мнение, хотя «единогласие» полное. Советский народ «единодушно» одобрил новую Конституцию. А сколько было насмешек над ней и анекдотов?! Если общественное мнение у нас есть, то оно смутное или глубоко спрятанное. Нужно специальное социологическое исследование, чтобы обнаружить его существование и характер. А что это за «мнение», если его раскопать почти невозможно?! Значит, его практически, то есть как заметного фактора нашей жизни, нет. Старик сказал, что страшно не то, что мы ведем себя подло, а то, что дело выглядит так, будто нас заставляют делать подлости. Мы рады тому, что нас заставляют делать то, что мы сделали бы добровольно. Мы сами ищем насилия над собой, чтобы замаскировать свою подлую натуру, очевидную без насилия.