Эльза Моранте - La Storia. История. Скандал, который длится уже десять тысяч лет

В чемоданчике лежит также тетрадка с некоторыми его относительно свежими стихами: он привез ее из Мантуи. Давиде пытается читать, но буквы прыгают у него перед глазами, строчки то удлиняются, то сжимаются, дробясь на бессмысленные слова. «Вот, — говорит он себе, — это — деградация разума. Может, я уже довел себя до сумасшествия… Главное — ПОНИМАТЬ! Основная цель человека — понимать. Прямая дорога к революции — понимание того, что происходит». Давиде готовится к последнему испытанию: он разложит на стуле у кровати все необходимое для инъекции его любимого наркотика — единственного настоящего друга, первого из попробованных тогда, в Неаполе (покой в душе, сон без сновидений), но не сделает укола, будет терпеть. Один вид чудодейственного лекарства вызывает у Давиде нестерпимое желание, он — как щенок перед материнским соском. В этом и состоит ОРДАЛИЯ.

Дрожащими руками Давиде выкладывает на стул наркотик, вату, спички, шприц, ремешок, чтобы перетянуть руку. Но он не прикоснется к ним: испытание началось. «Мы еще будем писать стихи и публиковать их. Теперь свобода слова (хоть и „буржуазная“)… и евреи — такие же люди, как и все …» Он решает, что немного позднее выйдет поесть, но при мысли о пище из желудка поднимается тошнота. Давиде снова ложится на кровать, но ему кажется, что по матрацу бегают какие-то насекомые. На самом деле в комнате нет никаких насекомых, несмотря на грязь и беспорядок: Давиде борется с ними лошадиными дозами ДДТ, сильнейшего инсектицида, появившегося в Италии в конце войны вместе с союзными войсками… Его тело и мозг придумывают разные штучки, чтобы не дать ему заснуть. Солнце уже высоко, день очень жаркий, все тело Давиде покрыто потом, но пот этот холодный, от него бросает в дрожь, он вызывает у Давиде, как и копошение насекомых, чувство отвращения. Мозг его работает уже не так лихорадочно, но при первых проблесках ясности сознания он путается, полный подозрений и тревоги, ворочаясь в кровати и зевая, со страхом встречая наступивший день. В комнате все еще горит лампа. Из-за грязных стекол оконца, завешанного шторой, дневной свет сюда еле проникает, но и он раздражает Давиде. Ему милее ночь, когда на пустынных улицах царит тишина. Теперь же доносящиеся снаружи голоса людей бьются у него в висках, угрожают. «Мама, мама», — произносит Давиде, но эти слова, первые в жизни любого человека, для него лишены теперь смысла после всего того, что сделали с его матерью. Ему кажется, что все дети земли навсегда лишились своих матерей, все птенцы убиты в гнездах. Ему, сироте, хочется, чтобы кто-нибудь спел ему колыбельную, убаюкал его…

В памяти Давиде всплывает эпизод десятилетней давности. В тринадцать лет он был уже довольно высоким, выше своих сверстников, и хотел одеваться, как мужчина. Однажды, вернувшись из города, мать с гордостью преподнесла ему подарок — галстук, купленный ею в самом дорогом магазине Мантуи, где одевались отпрыски местной аристократии. В то время Давиде еще не считал галстук символом буржуазии (он даже сам впоследствии купил пару галстуков), но этот, купленный матерью, ему тогда не понравился. Он презрительно посмотрел на него и сказал довольно резко: «Подари его кому-нибудь другому!» Лицо матери задрожало, она жалко улыбнулась и убрала подарок.

Вот и все! Но сегодня, всплыв со дна памяти, галстук этот снова предстал перед Давиде. Он узнает его: затейливый рисунок на голубой кашемировой ткани. Вот он развевается на ветру среди фашистских символов и нацистских свастик! Со всех сторон острые длинные стрелы сходятся в одной точке: месте убийства его матери. Одна из этих стрел исходит как раз из несчастного галстука. Где он сейчас? Как его забыть? Если бы только Давиде мог заснуть и проспать по-настоящему часов десять, этот гнусный галстук исчез бы вместе с другими кошмарами! Давиде смог бы продолжать жить…

Но сон не приходит. Давиде грубо ругается на дневной свет и на голоса снаружи, не дающие ему заснуть. Он бьет ослабевшими кулаками о край кровати. Все люди на земле — фашисты, они убили его мать, и он — один из них. Ненавидя себя, Давиде ненавидит их всех. Этого чувства он никогда раньше не испытывал, он всегда жалел людей (из целомудрия скрывая жалость под высокомерием), но сегодня в груди его растет ненависть ко всем вокруг. Голоса на улице — это голоса фашистов, врагов, они заперли Давиде и сейчас распахнут пинком дверь, ворвутся в комнатенку, вытащат его и запихнут в грузовик… Давиде знает, что он бредит, что шум на улице — это крики играющих в футбол мальчишек, шарканье ног хозяйки дома, стук ставен и грохот мусорных бачков. Но он не хочет этого знать, не хочет окон и дверей, он хотел бы прервать всякую связь с миром… И средство для этого есть: вот оно, лежит рядом на стуле… Еще один только раз… Давиде смотрит на наркотик, отводит глаза, не желая сдаваться. Но ОРДАЛИЯ, добровольно возложенная на себя этим юношей, слишком тяжела.

Земля с начала дня повернулась еще на четверть оборота. Был понедельник, два часа пополудни. Состояние Давиде ухудшалось. Он забыл о встрече, назначенной им Узеппе (даже если и был еще в сознании, когда назначал ее). Возможно, этой ночью свет двух голубых глаз и промелькнул в комнате Давиде, но он уже ничего не мог изменить.

Понедельник для Узеппе и Красавицы был очень хлопотным днем. В соответствии с разработанным накануне планом они встали раньше обычного и после завтрака сразу направились к реке, надеясь застать Шимо на месте. Узеппе хотел спросить его мнение вот о чем: он собирался пригласить на берег реки одного друга (Давиде), с условием, разумеется, что тот никому не выдаст их тайну.

Они нашли шалаш Шимо все в том же состоянии: часы по-прежнему показывали два часа, а купальник все еще лежал на матраце; значит, Шимо не мог купаться где-то поблизости. Теперь было ясно, что он не спал в шалаше ни в эту ночь, ни в предыдущую. Узеппе не хотел даже и думать о том, что Шимо могли поймать. Возможно, фильм закончился слишком поздно или, задержавшись в пиццерии, ночью он прятался где-нибудь в городе и вот-вот появится, сегодня или, в крайнем случае, завтра.

Красавица была такого же мнения. Обнюхав все вокруг, она уселась перед шалашом. Ее серьезный вид говорил: «Искать бесполезно: его тут нет». И сегодня, чтобы не оставлять Узеппе одного, она не стала купаться. День был жаркий и душный, луга начинали желтеть, но в лесном шатре трава оставалась зеленой и свежей, как весной. Прилетали птицы, но Красавица, разморенная жарой, не обращала на них внимания. Ближе к полудню с соседних деревьев долетел стрекот: вчерашней одинокой цикаде сегодня вторили другие. Со дня на день можно было ожидать концерта всего оркестра.