Николай Дежнёв - Асцендент Картавина

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! — вертелись у меня в голове затесавшиеся в память с детства слова, которыми в нашей семье выражали крайнюю степень удивления. За стеной давно уже пробило двенадцать, а я все листал книги и просматривал старые записи, зная, впрочем, что ничего в них не найду. До дивана добрался лишь в третьем часу ночи, но сна не было ни в одном глазу. Мысли тянулись через голову лентой Мебиуса, так и промаялся до рассвета, когда в бигудях и вечернем платье ко мне явилась давешняя кошелка и доверительно сообщила, что бить морду незнакомым людям противоречит моральному кодексу строителей коммунизма.

Из музыкальных инструментов я больше других люблю скрипку. Стоит исполнителю приложить ее к плечу, как он приобретает гордый и независимый вид. Пусть мир сходит с ума и летит в тартарары, у него есть то, ради чего стоит жить, его музыка. Обидно лишь то, что сам я в музыке ничего не смыслю. Композиторы стараются, вкладывают в произведения душу, а я слушаю их творение, а думаю о своем, очень быстро забываюсь. Может быть не я один, все такие, только приблизительно то же самое происходит со мной, когда выступают политики. Однажды специально сел перед телевизором и полчаса вникал в то, что говорил Горбачев, но о чем он говорит, так и не понял. Остальные деятели, честно признаюсь, не многим лучше. Как начнут нанизывать обещания на призывы, так хоть святых выноси! Не знаю, сами-то хоть понимают о чем говорят? Вроде бы и значения отдельных слов мне известны, и правила, по которым строятся фразы, в школе изучал, но вместе просто караул кричи — впадаю в сомнамбулическое состояние. Надеюсь, это не симптом психического заболевания, в роду у меня психов не было. С другой стороны, невольно начинаешь задумываться: а не намеренно ли шаманят? Сидят, к примеру, опытные спичрайтеры и составляют заклинания, добиваются гипнотического эффекта на аудиторию. Народ, как опытный кочегар, спит, покуда гудит в котле пламя, но стоит ему начать угасать, как работяга просыпается и берется за лопату. Но лопата не топор, так что пусть уж наши доморощенные бонзы упражняются в своей говорильне.

Из-за того, что Вениамин всегда носит с собой скрипку, я его и приметил, и у нас завязались отношения. Не дружеские и даже не приятельские, а, так сказать, вообще, позволяющие людям сидеть молча бок о бок и думать каждый о своем. Обычно это происходит в чахлом садике напротив церкви, когда посуда снесена на мойку, а столы и лавки протерты водой с хлоркой и убраны до следующего раза. На кормление скрипач приходит неизменно во вторую смену, в первую — стесняется. В первую идет вал профессиональных бомжей и прочих лишенцев, стремящихся не упустить шанс заправиться на халяву. Среди них попадаются чистенькие, но бедно одетые старушки, их запускают в храм раньше остальных. Живут они где-то поблизости и дважды в неделю экономят на обедах. В среду и в пятницу, когда после утренней службы помещение церкви на несколько часов превращается в трапезную для обездоленных. Горят перед иконами лампадки, святые угодники смотрят, как восстанавливает силы брошенный на произвол судьбы люд.

По зиме в две смены набирается человек четыреста, так что к концу кормления обслуживающая бригада добровольцев сбивается с ног. Их очень немного, да и люди, как правило, в возрасте. Ближе к лету, начиная с первых чисел апреля, поток страждущих заметно редеет, бездомные подаются на юга, но Вениамин все равно приходит после всех и садится в уголочке. Крестится на образа и тихо ждет, когда перед ним поставят тарелку с супом и положат три куска хлеба. Один белый и два черных. Он не в полном смысле слова бомж, да и не выглядит бомжем, но темы этой мы с ним никогда не касаемся. Может же человек попасть в сложные обстоятельства, выкинувшие его, словно норовистая лошадь, из седла. Я молчу, как рыба, интереса не проявляю. Люди потому и ладят между собой, что не задают лишних вопросов. Старая, как мир, истина: не спрашивай и не получишь ответа. Не любопытен и Вениамин. Сидим себе в садике на лавке и курим в две трубы.

Но однажды он традицию нарушил, спросил:

— Скажите, Станислав, зачем вам это надо?

Дело было в конце зимы. Снегу за ночь навалило целый метр, дворник в рыжей жилетке поверх ватника с ожесточением скреб асфальт и матерился.

— Все это, — повторил он, словно бы я недослышал, и показал рукой в сторону церкви, — вы же среди коллег белая ворона!

Я не поверил собственным ушам, а потом подумал, что в общем-то Вениамин прав, я и сам об этом догадывался. О том, что не такой, как другие волонтеры, но мне казалось, что со стороны это незаметно. Все одинаковые, в длинных фартуках и перчатках, носятся с тарелками по трапезной, как кошки угорелые. Получилось так, что кормлением обездоленных, как и многим в жизни, я занялся случайно. Шел как-то мимо храма, заглянул поставить свечку — иногда у меня возникает такая потребность, хоть и не воцерковленный — а в церкви происходит что-то совсем уж необычное. За длинными столами сидят на лавках люди в темных, лоснящихся от старости и грязи одеждах, и интенсивно работают ложками. Удивился, конечно, стою, смотрю, вдруг ко мне подходит какой-то парень, я потом узнал, его Константином зовут, и просит: пособи, брат, донести до раздачи котел, у нас мужиков не хватает. Я, естественно, помог, мне чего, а потом, как-то так получилось, что скинул куртку, вымыл в подсобке руки и начал наравне с другими раздавать пищу. Когда все закончилось и помещение убрали, меня посадили с бригадой за стол и накормили. Тем же самым, что ели бездомные, и это мне понравилось. И по вкусу тоже. Я вдруг почувствовал, что, не желая того, вступил в общину, простотой своей похожую на церковь первых христиан, тех, кто чистотой души был близок к Господу. Не мне, греховоднику, рассуждать, только ощущение единства в радостной Христовой вере за две тысячи лет поблекло и утратилось, его подменили иерархия клира и помпезность театрализованной постановки служб. Как заболачиваются чистые озера, так суетным украшательством зачеловечилась светлая религия. Нежданно-негаданно меня согрело никогда раньше не испытанное чувство принадлежности к команде.

С того моего случайного появления в церкви все и началось. Собирались мы часа за два до открытия дверей, расставляли столы и готовили нехитрую еду. Суп в бидонах привозила торгующая пирожками фирма, второе стряпали сами. Обычно это было пюре из порошка или вермишель, но обязательно с сосиской. Тут же раздавали принесенные в церковь вещи и лекарства, их приходилось покупать на пожертвования. Все по минимуму, но то, что необходимо не имеющим крыши над головой людям. Перед запуском первой смены вместе молились и я стоял со всеми и крестился, хотя слов молитв не знал. Кроме раздачи пищи, в мои обязанности входило рассадить народ по столам. Каждому из входящих я должен был указать его место и это для меня было самым трудным. Если домашние старушки знали все сами, то остальных предстояло рассортировать на чистых и нечистых. И далеко не в библейском смысле слова, а глядя человеку в глаза. Фактически это означало поставить клеймо, только не скоты ведь, обиженных жизнью еще больше обижать грешно.