Канта Ибрагимов - Сказка Востока

— Я пожал плечами.

— После проверим, — он встал. — А сейчас, — положил руку на внушительную пачку бумаг, — вот все материалы, забирай в гостиницу. Номер забронирован, завтра к обеду жду с предисловием.

— Как к обеду? — взмолился я.

— Всего две странички, — он по-свойски похлопал меня по плечу, как бы выпроваживая, стал помогать собираться, оправдываясь: — Прости, у меня сегодня чертовски много дел, надо идти.

Мы вместе покинули здание академии, и я хотел было на улице спросить кое-что про «лабиринт», но Иван Силантьевич, как и при встрече, сухо протянул руку, растворился в снежных сумерках столицы.

По сравнению с моим бытом в Грозном, условия академической гостиницы были просто шикарными, правда небольшой телевизор барахлил, но это было к лучшему: надо скорее ознакомиться с материалами сборника.

Несколько первых статей — только о добре и мире, и даже гордость берет за свой многострадальный, мирный, трудолюбивый народ. Но вот статья, где с самого начала ненависть, клевета. В итоге — бомбы на головы чеченцев, как заслуженная кара.

Теперь я уже читал внимательно. Еще в двух-трех статьях почти то же самое, если не хуже, вплоть до того, что и депортировали чеченцев правильно. До утра просидел. Злость во мне кипит. Вывод один — провокация: меня специально включили в академическую редколлегию, мол, что вы хотите, редактор — чеченец, все верно и подтверждено.

До обеда время еще было, но я не мог заснуть. В полдень был уже в здании под «лабиринтом». Пропуск не выписан, телефон не отвечает. Отягощенный пачкой рукописей, я прослонялся на сквозняке в прихожей не один час. Давно бы ушел, знай, куда деть чужие материалы. Усталый, разбитый и злой, в сгущающихся сумерках я уже медленно спускался по заснеженному мрамору парадной лестницы, как в упор столкнулся с запыхавшимся Калмыковым.

— Извини, извини, — не давая ничего сказать, потащил он меня обратно под «лабиринт».

В полумраке лифта сквозь запотевшие очки он виновато пытался заглянуть в мое лицо и, видя мою хмурь, тяжело вздыхая, перевел взгляд на свои разбухшие, изношенные сапоги. Пока старый лифт скрипя, почти на каждом этаже останавливаясь, полз до самого верха, Калмыков, будто бы для убедительности кивая головой, печально вымолвил:

— Жена тяжело больна. Конечно, дети, как могут, помогают. Но сейчас все дорого. А тут, что мы получаем? Вот и приходится подхалтуривать на стороне. Я хотел позвонить, но у тебя нет мобильного. Впрочем, у меня тоже. Виноват.

От этих подробностей в тепле светлого кабинета, под мерный звук закипающего чайника я уже было смягчился, но меня вновь поманил вид из окна, и, глядя на блеск горящей огнями Москвы, вспомнил мрак руин Грозного, где обитаю я, и, не оборачиваясь, твердо заявил:

— Я отказываюсь быть членом редколлегии и вообще не хочу участвовать в этом пасквиле.

— Отчего же? — дрогнул голос Калмыкова.

— Я положил перед ним материалы Круглого стола и по закладке раскрыл абзац, где было относительно терпимое очернительство чеченского народа.

— Так-так, — Иван Силантьевич отставил заварочный чайник, сел очень ловко и быстро, поменял очки, по-моему, прочитал все, задумался, стал вновь перечитывать, уже медленно, водя подстрочно карандашом.

— Я думал, что он собирается с мыслями и сейчас скажет, что это наука, надо мнение, пусть даже ошибочное, уважать, выслушать, это тоже полезно. Однако случилось для меня совсем неожиданное — Калмыков резко бросил карандаш.

— А кто автор? — он стал быстро перелистывать. — А-а, знаю я этого лжеученого.

— Можно этот абзац убрать? — робко предложил я.

— Не можно, а нужно, и не только абзац, а всю статью, к чертовой матери!

— Так есть и похлеще, — взбодрился я от поддержки.

— Что?! — Калмыков стал просматривать все мои закладки. — Так — отложил он материалы, снял очки. — Это ненаучно, — он встал. — Я более скажу, это не по-мужски.

Иван Силантьевич вновь засуетился вокруг чайника.

— Придется нам изрядно сегодня поработать, — озабоченно сказал он. — Завтра материалы необходимо сдавать. Клевету всю уберем, ей не место в академическом сборнике, — в два стакана он стал наливать крепкий чай. — Я весь продрог… Попав в пробку, автобус час на месте стоял. Пешком пришлось до метро добираться, сапоги худые. Нет, чай не спасет, надо принять радикальные меры, — с этими словами он достал из шкафа уже початую бутылку моего коньяка и, увидев мой удивленный взгляд, объяснил: — Вчера вернулся, допоздна работал.

Из того же шкафа Иван Силантьевич взял две видавшие виды рюмки с пожелтевшими краями, разлил коньяк.

— А ты пьешь, кавказец?

— Если за здоровье, — мое настроение явно улучшилось.

— Только за здоровье, а то весь дрожу. Да и ты, видать, озяб, ожидая меня. Ну, — поднял он рюмку и, будто бы читая все мои мысли: — Ах да, закусить.

Он подошел к маленькому холодильнику, что стоял в углу, раскрыл и долго глядел, словно там есть выбор, кроме как одной тарелки с пересохшим сыром и пары ломтиков хлеба.

По рюмочке не получилось, и мы уже, как говорится, плотно уселись, а разговор только о Кавказе, Чечне.

— Вы, чеченцы, сами виноваты, — начал профессор Калмыков, — вы сами себя в горы и ущелья загоняете, а доказательств, что вы жили на равнине и всегда, и не просто — налицо. Вот, возьмем твой подарок, — он взял уже пустую бутылку коньяка. — Видишь, адрес — станица Наурская, как явствуют историки, взятая русскими на ура. Здесь сразу два вопроса, как минимум. Во-первых, клич «ура» — монголо-тюркского происхождения. Во-вторых, а у кого, как не у чеченцев, эта территория была взята? Значит, и на левом берегу, далеко за Тереком, на равнине, и даже в степях жили чеченцы почти всегда: и в Хазарии, и в Алании, и страна Симсим, и значительно позже, вплоть до покорения Россией.

— Так почему же это четко не определено в исторической науке?

— Понимаешь, каждая эпоха на свой лад перекраивает историю. Последний раз это случилось при Сталине в советское время, в сороковых-пятидесятых годах. Тогда, после победы СССР во Второй мировой войне, все было дозволено. А, как известно, в это время на Кавказе уже не было чеченцев: депортировали. Их и впредь не должно было там быть, а значит, и до этого тоже. Вот и выплеснули из тазика вас вместе с водой. Все в Лету кануло. Вот и ищи ветра в поле, точнее, в секретных архивах, может, что-то и осталось.

Иван Силантьевич довольно быстро ликвидировал следы нашего застолья, потирая руки, постановил:

— Так, пора работать. Все твои замечания справедливы. Как редакторы, мы обязаны привести все к науке, а значит, к общественным ценностям. Но, — он поднял палец, — прежде надо устроить небольшой перекур.

Оказывается, курить можно только в специально отведенных местах — на лестничных клетках. Довольно долго мы блуждали по едва освещенному коридору, где я пытался разглядеть таблички кабинетов.