Эльмира Нетесова - Колымское эхо

— Варя, здоровье может подвести где угод­но, не обязательно на Колыме. Вот я в своей деревушке жил, на материке. Вдвоем с братом одни штаны носили, босиком по снегу бегали. И ничего с нами не случалось, никто кроме ма­тери не болел. А она всю жизнь на спину жало­валась. Из-за нее смерти себе просила. Тут же, обутый, одетый, так простыл, что уже сколько времени в постели валяюсь. Тут дело в возра­сте, в нервах, да мало ли от чего может прихва­тить. Вот тот Тимурий с Кавказа, какой в вашей столовой работал, совсем к климату не был при­способлен, а небось, не болел?

— Никогда! — подтвердила Варя, добавив:

— Некогда ему было. Он работал. Да и харак­тер у человека крепкий, не гнилой. Хотя не худой и не полный. А в студеной воде вместо бани вы­моется и ничего. Никакая красота не одолевала, ни сопли, ни слюни. А мы чуть что расклеились. Сколько лет на Колыме живем, а все не приспо­собились. Закалки не получилось, хоть тресни.

— Знаешь, Варь, у нас в редакции старая женщина уборщицей работает. Она и сторож, и дворник заодно. Сутками вкалывает. К дедо­вой постели боится подходить. Как ляжет, так ребенок рождается. Вот так десяток наваляли. Нищета непроходимая, а дети, один другого луч­ше. Я это к чему клоню, детей надо было ро­жать. И чем больше, тем лучше.

— Сашок, голубчик, они тоже разными полу­чаются, хотя в одной семье живут. Глядишь, какой-то с десятка обязательно кривым будет. Как по закону пакости, обязательно паршивый уте­нок вылупится. Даже мамка так говорила, чем больше нянчишься, тем горбатее дитя.

— Игорь, ты со своим сыном много возился?

— Когда? Я его только спящим видел. Толь­ко при отъезде лицо увидел. И сразу сомненье взяло. А мой ли он? Ну да что теперь? Я не возился, как другие. Все некогда было, да и не мужичье дело детей растить. Это когда уже взрослым станет...

— Вот и опоздал. Просмотрел сына. Теперь бы вдвоем жили.

— А зачем? Мне и самому неплохо. Не хочу и не люблю жить с оглядкой.

— От кого? От сына?

— А хотя бы и от него. Я с детства никому не доверял. Даже матери.

— Врожденный чекист. Такие никогда не име­ют друзей и до старости живут одиноко. Их под­час хоронить некому. Потому что всю жизнь в сиротах, одиночками живут. Ты, пока не позд­но, меняйся. Журналисты — совсем другой на­род. Если невзлюбят, то тоже навсегда. И никогда не признают.

— Рано меня отпеваешь. Я думаю еще по­жить. Да и лет немного.

— Я не отпеваю. Предупреждаю тебя,— на­супился Иванов.

— Меня учить не стоит. Староват уже. А для себя выводы делай. Сколько раз на друзьях го­рел. Счету нет.

— Ты мои ошибки не считай. Они естествен­ные. Да и не жалею о них. Я живу сердцем, немного разумом, но никогда не по расчету, как ты. Если человек ниже рангом или по должнос­ти, даже здороваться не будешь, сочтешь для себя унижением. Вот я так не могу. Руку, как сердце, держу открытой. Пусть в ком-то оши­бусь, не велика беда. Зато от каждой встречи и знакомства выношу что-то новое.

— Вот и я так,— поддакнула Варька и, выг­лянув в окно, сказала:

— Опять Аслан приехал. Ну, тот, с Кавказа. То ли азербайджанин, то ли грузин. И вовсе не­важно, какой он нации. Здесь он свой. И горе у нас общее. Хороший человек, да только жаль, что на его пути все Бондаревы попадались. По­меньше бы таких встреч. Глядишь, пореже у лю­дей были бы встречи с Колымой.

— Пойду познакомлюсь с ним,— встал Игорь. И его на диво никто не остановил.

Едва Игорь Павлович вышел за дверь, за домом послышался выстрел. Варя пулей выс­кочила из дома, увидела почти у забора старо­го человека с ружьем, направленным под крыль­цо. Оттуда слышался отчаянный скулеж Сул­тана.

— Дед Федя! Остановись! Не стреляй, а то я тебя загроблю! Это мой пес! Какое право име­ешь его стрелять? Или ты ослеп, старая чума? Зачем домашнего пса губишь? Он мой! Не тро­гай. А то самого уделаю! — кинулась баба на охотника.

— А почему не привязываешь и метки нет у него? Где ошейник? Тогда бы не трогал. Но ведь это не пес! Сущий волк! А этих зверюг надо бить повсюду!

— Дед! Здесь мой дом и хозяйничать тут не позволю никому. Султан у меня в сторожах, мой дружок. Не смей трогать! — орала баба, доста­вая волчонка. Тот отчаянно кричал, не давался хозяйке в руки, рычал на охотника.

Кое-как Варя успокоила питомца, занесла в дом. Осмотрела. Старик задел лапу, и Султан пытался ее зализать. Но мешала боль. Мужик стоял растерянный.

— Какой черт тебя принес. Почему по чужим подворьям охотишься?

— Я думал, он случайно заскочил.

— Тебя сюда никто не звал.

— Варька, не ори! Три дня назад пацана по­кусала стая, когда в школу шел. Чуть насмерть не загрызли. Вот и попросили люди отстрелять лишних. Ладно, у меня курицу сожрали и то жаль, а человека и подавно. Коль держишь зве­ря, не выпускай из хаты. Ведь не только я, любой пристрелит и не чхнет. Это же волк!

— Он никого не тронул и не обидел. Ему дай курицу, не будет знать, что с нею делать. На сплошном хлебе живет. А ты окалечил. За что? — гладила Султана.

— Не вой. Подскажу тебе, как быстро выле­чить твоего зверя. Через тройку дней все поза­будет, не кричи.

— Старый ты змей!

— Сама не молодка. Лучше бы чаем напоила. До костей продрог. Да вот возьми мазь. От всех порезов мигом лечит.

— Не надо! Своим способом вылечу,— дос­тала из печки теплую золу и, почистив рану, при­сыпала золою густо. Султан визжал, скулил, он вскоре успокоился, когда Варя положила его на одеяло возле койки. Волчонок поджимал под себя лапу, злобно косился на Федора.

— Ты не злись. Откуда я знал, что ты до­машний,— смотрел, как Султан уплетает хлеб.

— Я тоже двоих таких вырастил. Теперь к до­му стаи не подходят. А то раньше от них спасе­нья не было. Нынче внуков в школу провожают, обижать никому не дают. Но, невестку не любят. Брешется она на них. А волки свару не любят. У себя в логове за это наказывают. Грызут за бока, как только начинают подрастать. А и слу­шают только мужиков. Как тебе удалось приру­чить— не знаю.

— А куда ему было деваться? Окрест мужи­ков нет, пришлось признать,— поставила чай пе­ред человеком.

— Дочка письмо прислала недавно. На ма­терик зовет. Купили дом. Значит, понадобились хозяева. Сами с мужиком целыми днями на ра­боте. А дом один оставлять нельзя. Город — не деревня, всюду догляд нужен. Но, честно гово­ря, покидать нашенские места неохота. Привык­ли мы к ним, сжились. Там все чужое.

— В своей деревне чужое? — встрял Иванов.

— Оно своим давно было. Нынче никого в жи­вых нету. А в городе несвычные. Где ягоду, гри­бы, рыбу взять? Мы мало чего в сельпо берем. Вона с неделю взад оленя приволок. Теперь мяса надолго хватит. Бабка котлетами забаловала. Внук уже волчат ими угощает. Играет с ними, как с родными братами. Друг через друга сигают. До самой ночи балуют. А вот к охоте не могу при­учить. Жалостливый растет, как девчонка.