Эльмира Нетесова - Колымское эхо

Они понимали друг друга со взгляда, с одно­го слова. Никогда не обзывали и не обижали одна другую.

Варя по светлому завидовала им, ведь они жили вместе, не страдая от одиночества. У них и заботы были общими, им было на кого наде­яться и положиться.

Игорь Павлович, понаблюдав за ними, не раз порадовался в душе. Девчата жили, словно одним дыханием. Вот и теперь, отошли от мо­гилы, вполголоса заговорили о чем-то своем. И вдруг, оглянувшись, заметили его, рассмеялись:

— Эй, Игорь, чего плетешься хвостом теля­чьим. Иль взгрустнул ненароком? С чего бы эдак? Давай к нам ближе. А то замерзнешь и свалишься на ходу. Как дотянем тебя до дома! Ты хоть и тощий, но костистый, тяжелый змей. Такого от соседки не утащишь. Давай живее копытами греби. Все ж вместе веселее. Ведь не ты, а мы в зоне отбывали ни за хрен собачий. А когда на волю отпустили, только и дождались:

— Извините! Ошибка вышла. Осудили ни за что. Вы уж не поминайте лихом...

— Слышь, Павлович! Мы тогда были глупы­ми. Нет бы за моральный ущерб дернуть с них, о том и не подумали. Пятки в зубы и скорее с Колымы, пока начальство не передумало. Какие там деньги? Как взмыленные кони не­слись, аж пена из задниц клочьями летела. Уже Урал минули, а мы все оглядываемся, не скачет ли за нами охрана.

— Сколько лет прошло, а они все снятся нам. И вроде поймать, вернуть нас хотят на трассу. А уж сами седыми становимся.

— Да что-то ни одной сединки не приметил!

— Лопоухий! Мы же бабы, красимся в парик­махерских. Я с зоны пришла наполовину седая. А Галька и вовсе белая, как лунь. А все зона. Это она в десять лет седыми нас поделала со всех сторон. А уж изнутри и вовсе молчу. Одни синяки и шишки. Чуть что, сердце с копыт валит

— Вякни, Павлович, правду, а у тебя в нату­ре сердце есть? Чего? Как я думаю? По-моему, нет его у тебя, и никогда не было.

— Почему? А ты сам на себя честно глянь! Но не путай сердце с серицей. Ну, о чем лопо­чешь, если не выволок с зоны малышню. У нас вся душа кровью обливалась. А у тебя, знай морда толстела. Небось с баланды.

— Ты б видел, как нас харчили. Только что говно через пипетку не сосали из параши. Ос­тальное, все шло в ход. Если б сам так хавал, сына сделать бы не смог, клянусь ногой моей бабки, сам себя до уборной не доволок бы!

— А тебе чего худо жилось?

— Ах, его унижали, оскорбляли, грозили! Нас тыздили всякий день, кому не лень. Кто кула­ком, другой ногами. А третий, падла, из куража пса натравит. Тот как ухватит в пасть всю жопу, вот и покрутись на его клыках.

— Что? Не веришь в это? У нас следы до сих пор сохранились. Вот сейчас придем и по­кажем. И твою сраку глянем, есть ли на ней хоть один песий клык?

— Нам после зоны уже сам черт брат род­ной. Сколько натерпелись и пережили, тебе в кошмарном сне не снилось. И мы молчали. Но теперь ваш черед терпеть. Мы свое передышали. Хлебните и вы из нашей чаши.

— Ой, Томка, охота тебе с ним базарить. О чем он трандит. Если б имел каплю совести и жалости, не работал бы с извергами. Или по­могал таким, как мы, поскорее слинять с зоны.

— Что? Помог? Ну, тогда прости. Зря заде­ла! Но одно все равно плохо. Очень много де­тей умерло. За каждого из них с виноватого спросится. Ведь и вас на белый свет родили матери. А мы понять не можем, зачем они это сделали?

— Причем тут матери? — сипло отозвался Игорь, понурив голову:

— Никто в моей семье никогда не думал, что я уеду из своей деревни, да еще стану прокуро­ром Колымы. Все думали, что буду каким-нибудь заштатным бухгалтером, серым и непри­метным. Да я и сам не рассчитывал на боль­шее. Ведь по натуре был очень робким и нере­шительным человеком. Даже говорить громко не решался и не умел,— усмехнулся Бондарев дав­ним воспоминаниям.

— Никто во всей деревне не поверил бы в такую карьеру. Должность действительно была очень громкой. Но сама работа, не приведись никому. Сплошной ад. Ответственности гора!

А возможностей мало. Ведь руки были постоянно связаны по самые плечи. За мною постоянно следили, контролировали, требовали, ука­зывали, зато помочь или посоветовать никто не хотел. Вот «вставить фитиль» или обругать, это всегда пожалуйста. И просить не надо, желаю­щих находилась тьма.

— Хм, такое завсегда! Оно и нынче так! — согласились девчата.

— Так и у меня с самого начала приключилось. Приехал в зону с первой проверкой. Там неприятность. Грузовая машина перевернулась, а везла харчи. Там и хлеб, и макароны, лук и крупа, короче, все для кухни. Естественно, по­слали зэков поднимать грузовик. А его для на­чала разгрузить надо. Ну, мужики не растеря- лись и стыздили пять буханок хлеба. Тут же и слопали. А чему удивляться, кормили плохо, вот и воспользовались случаем. Ну, я скажу, что они еще поскромничали. Другие на их месте де­сяток буханок сожрали.

— Ну а когда на зоне пересчитали и взвесили, скандал поднялся. Да еще какой! Водителя чуть не за кадык взяли, готовы из него выда­вить те пять буханок. А он что мог? Помешать, запретить мужикам? Да он глазом сморгнуть не успел, как хлеба не стало. А его колотят, по морде бьют и матом поливают. Но ведь такое надо было предвидеть заранее, списать на ес­тественные убытки. К счастью, все остальное довез в сохранности.

— Порядочный мужик! — встряла Варя.

— Короче, я возник в самый разгар мордо­боя. И начал, как юнец,— откашлялся Игорь:

— Как вы смеете человека бить? Или вам не стыдно?

— Семенов глянул, и, не зная, кто я, что мне нужно, послал матом, да так забористо, еще и на дверь указал. Пообещал вломить как при­дурку, за помеху. Вот тут я впервые в жизни рассвирепел. Как грохнул кулаком по столу, что чернильница упала и разбилась вдребезги. Ну, а я ору:

— Сам вылетишь с работы, недоносок! Ты посмел на меня пасть отворить! А кто есть? Да я тебя нынче в порошок сотру, кретина без­мозглого! Меня, прокурора края, матом крыть вздумал. А ну, вон из кабинета! В ШИЗо будешь дожидаться решения твоей участи! Чего разве­сил губищи? Что велено? Живо шурши с глаз, подонок!

— Семенов будто онемел. Смотрит на меня, не веря в услышанное. Но вскоре пришел в себя, когда в мои документы глянул.

— Он там не усрался часом? — захохотали девчата громко.

— Почти что!

— Это на него похоже!

— Сразу изменился, извиняться стал. Потом вспомнил о зэке-водителе и велел ему убирать­ся. Мол, позже с тобой разберусь. Но я потре­бовал рассказать, что случилось.

— Пока Степан мямлил, водитель все рас­сказал просто и доходчиво. Я отпустил его. А Семенову высказал все. Отвел, что называ­ется душу. И пригрозил довести до сведения всего руководства, поставить вопрос о его уволь­нении в связи с несоответствием. О-о, что тут было! Он на коленях ползал, просил простить, обещал никогда не повторить случившееся. В натуре, сопли распустил. Ну, я и пожалел, а не стоило!