Кристофер Мур - Ящер страсти из бухты грусти

— Святая Мария, Матерь Божья, — только и успел вымолвить Игнасио, сражаясь с неподатливым затвором автомата.

Прожив восемь лет у края ранчо, Тео ни разу даже ногой не ступил на грунтовку, ведущую вглубь. Ему же приказали туда не ходить. А теперь что? Много лет он наблюдал, как туда и обратно ездит микроавтобус, иногда слышал какие-то крики, но по большей части умудрялся все это игнорировать. Пальбы же оттуда не доносилось никогда. Очень глупо испытывать новообретенную свободу тем, чтобы идти и расследовать причину стрельбы, но не идти… ну, это, в общем, многое могло о нем сказать, а слышать такого ему вовсе не хотелось. Он что, в конце концов, — трус?

Мужские вопли в отдалении все и решили. Там не просто кто-то пар выпускал — там рвали горло в неприкрытом животном ужасе. Ногой Тео скинул с крыльца осколки коллекции кальянов и ринулся в чулан за пистолетом.

«Смит-и-вессон» лежал завернутый в промасленную тряпицу на верхней полке чулана с коробкой патронов. Тео развернул тряпку, отщелкнул барабан и вставил шесть патронов, стараясь подавить трясучку, от пальцев расползавшуюся по всему телу. Еще шесть патронов он сунул в карман рубашки и направился к машине.

Заведя «вольво», Тео схватил радиомикрофон, чтобы вызвать подкрепление. Словно от этого был толк. Управление шерифа в Сан-Хуниперо могло откликнуться через полчаса — именно поэтому, среди прочего, в Хвойной Бухте держали констебля. А что он им скажет? Приказа не входить на ранчо для него пока еще никто не отменял.

Он кинул микрофон на сиденье рядом с револьвером и задом начал выбираться из проезда, когда рядом затормозил микроавтобус «додж». С водительского места улыбался Джозеф Линдер.

Тео приглушил двигатель. Линдер вылез из фургона и наклонился к пассажирскому окну «вольво». Увидев на сиденье револьвер, сказал:

— Мне нужно с вами поговорить.

— Час назад вы были не очень-то разговорчивы.

— А теперь вот разговорился.

— Позже. Сейчас мне нужно проверить кое-что на ранчо.

— Отлично, — ответил Линдер и через окно сунул под нос Тео маленький автоматический пистолет. — Вместе и поедем.

Бюст Гиппократа таращился со стола на Вэл Риордан.

Прежде всего — не причиню вреда…

— Ага, укуси меня, — пробормотала психиатр и накинула на лицо грека шарфик от Версаче.

У Вэл выдался паршивый день. Звонок констебля Кроу, объявившего, что ни ее лечение, ни отсутствие оного не привели Бесс Линдер к самоубийству, поставил Вэл в тупик. Утренние сеансы она провела, как зомби, — отвечала вопросами на вопросы, делала вид, что записывает что-то, и не уловила ни единого слова своих пациентов.

Пять лет назад в газетах хватало историй об опасностях «прозака» и подобных антидепрессантов, но статьи эти были спровоцированы сенсационными тяжбами против фармацевтических компаний, а последующие статьи — о том, что, фактически, ни один суд не признал, что антидепрессанты вызывают деструктивное поведение, — газеты хоронили на последних страницах. Одна мощная религиозная группировка (пророком которой был писака, кропавший научную фантастику, а последователями — массы одураченных кинозвезд и супермоделей) начала в прессе кампанию против антидепрессантов, рекомендуя взамен просто приободриться, взять себя в руки и прислать им немного денег на бензин, чтобы их корабль-носитель не рухнул на землю. Профессиональные журналы не сообщали о каких-либо исследованиях, подтверждавших, что антидепрессанты приводят к росту числа самоубийств или насилию. Вэл читала религиозную пропаганду (финансируемую богатыми и знаменитыми), а профессиональных журналов не читала. Да, прописывать больным антидепрессанты автоматически — неправильно, но пытаться искупить вину тем, чтобы сразу ссадить всех с лекарств, тоже глупо. Теперь нужно что-то делать с тем вредом, который она, возможно, нанесла своим пациентам.

Вэл нажала кнопку автонабора аптеки. Трубку снял сам Уинстон Краусс, но голос его звучал приглушенно, точно у него был сильный насморк:

— «Дегадзва и бодадки Бойной Будды».

— Уинстон, у тебя ужасный голос.

— Я в мазге з ддубгой.

— Ох, Уинстон. — Вэл потерла глаза, отчего контактные линзы съехали куда-то в глубины головы. — Ну не в аптеке же.

— Я в бодзобге. — Внезапно голос зазвучал отчетливо. — Ну вот, снял. Хорошо, что позвонила. Мне хотелось поговорить с тобой о китобойцах.

— Прошу прощения?

— Меня тянет к касаткам. Я посмотрел кассету Жака Кусто о китах-убийцах…

— Уинстон, мы не могли бы поговорить об этом на приеме?

— Я беспокоюсь. Меня особенно возбуждают мужские особи. Неужели я становлюсь гомосексуалистом?

Боже святый, его не волнует, что он хочет стать китоёбом, главное — не выглядеть китоёбом-педерастом. Как психиатр, Вэл старалась исключить из своего лексикона такие термины, как «бесповоротно полоумный придурок», однако с Уинстоном удержаться было трудно. Да и вообще в последнее время Вэл чувствовала, что управляет концессией для свихнувшихся питекантропов. Пора прекращать.

— Уинстон, я опять начинаю прописывать всем селективные ингибиторы обратного захвата серотонина. От плацебо избавься. Я назначаю всем «паксил», чтобы как можно быстрее вернуть их на прежний уровень. Предупреди всех, кто принимал «прозак», что ни одного дня пропускать нельзя, как они это делали раньше. С ними я разберусь позже.

— Ты хочешь, чтобы я снял всех с плацебо? Ты знаешь, сколько мы с этого имеем?

— Начинай сегодня же. Я обзвоню всех пациентов. Дай им кредит за оставшиеся неиспользованные плацебо.

— Не буду. Я уже почти скопил столько, что хватит на месяц в Центре изучения китообразных на Больших Багамах. Ты не можешь лишить меня этого.

— Уинстон, я не собираюсь ставить под угрозу душевное здоровье моих больных только ради того, чтобы ты поехал в отпуск и трахнул Флиппера.

— Я сказал — не буду. Ты же сама все это затеяла. Тогда же ты не думала о душевном здоровье своих больных.

— Я ошиблась. Всех сажать обратно на антидепрессанты я тоже не стану. Так что и здесь ты часть дохода потеряешь. Некоторым лекарства вообще не нужны.

— Нет.

Вэл потрясла убежденность в голосе Уинстона. Чувство собственного достоинства и доброе имя, казалось, его уже не волнуют. Поганое же он выбрал время, чтобы идти на поправку.

— Так ты хочешь, чтобы весь город узнал о твоей маленькой проблеме?

— Ты этого не сделаешь. Ты теряешь больше, чем я, Вэлери. Если ты меня заложишь, то я сам все расскажу газетам. Получу судебную неприкосновенность, а ты сядешь в тюрьму.

— Ах ты сволочь. Тогда я отправлю всех пациентов в Сан-Хуниперо. Тогда даже законных доходов лишишься.