Дидье Ковеларт - Притяжения [новеллы]

— Есть новости?

Дельфина покачала головой и взяла с нее слово, что разговор останется между ними.

— Я опасна для вашей карьеры? — улыбнулась Шарли.

— Как вы его ощущаете? Не зная лично, просто… априори.

— Ну, если я ощущаю его через вас… Впечатляет.

Дельфина покраснела, нагнулась к своей сумке-портфелю. Шарли, воспользовавшись этим, составила тарелки, стаканы и приборы на подоконник, чтобы убрать бумажный квадратик, прикрывавший матерчатую скатерть.

— Терпеть не могу слюнявчиков, — сказала она, возвращая приборы на место. — За такие деньги мы имеем право и пятно посадить. У вас есть его фото?

Дельфина достала из портфеля папку, вынула две фотокарточки из уголовного дела, в фас и в профиль, и положила перед Шарли. Потом добавила к ним вырезку из свежей газеты: «Жеф Элиас — побег к себе», где был снимок художника, расписывающего стены своей камеры. Шарли закрыла глаза, сосредоточилась. Тут появился официант с блокнотом. Дельфина жестом попросила его подойти попозже.

— Он вообще откуда, этот парень?

— Не знаю. Писал в какой-то незаконно занятой квартире на Монмартре сюрреалистические пейзажи, которые никого не интересовали — до того дня, когда он взял в натурщицы двух девушек.

— И больше о нем ничего не известно?

— Ничего. На учете в полиции не состоял, документов нет… Местом рождения называет город, в котором сгорели архивы. Говорил, что его вырастили цыгане, а в другой раз — будто какая-то секта; образование получил якобы заочно или путем гипноза… А как-то сказал, что он из Германии и учился рисовать на Берлинской стене — мол, поэтому она и рухнула… Все в таком роде. Он никогда не имел собственности, не платил налоги; даже банковского счета у него не было. Выходит, до того как сдался полиции, этот человек просто не существовал.

От соседнего столика доносился нудный перечень жалоб: какая-то дама вполголоса распекала мужа. Шарли уставилась прямо ей в глаза, чтобы заставить замолчать. Дама отвернулась и продолжала. Не замечая семейной ссоры, как и мухи, бившейся в ее стакане с водой, Дельфина, поглощенная своей внутренней дилеммой, нарушала тайну следствия — рассказывала о первом допросе Жефа Элиаса. Усевшись напротив, он смотрел на нее с оптимизмом, хотя это чувство ее репутация редко внушала подследственным.

— Это хорошо, что вы женщина. Вам, наверно, будет легче поставить себя на их место… Мои жертвы — знаете, они были очень покладисты. Зачарованы собственным изображением. Я здесь, чтобы подтвердить признания, которые подписал, не так ли? Я готов. Подтверждаю. Признаю себя виновным в том, что уничтожил этих двух девушек, когда картины были написаны. Когда я заканчиваю писать яблоко — я его съедаю. А когда заканчиваю портрет женщины — убиваю ее. Не хочу, чтобы она пережила себя такую, какой я ее вижу. Сделайте милость, предъявите мне обвинение и поместите в камеру предварительного заключения, потому что у меня сейчас период творческого подъема, пик креативной фазы, и… лучше запереть меня подальше от людей. Ради них же.

Шарли слушала слова художника — Дельфина цитировала их с точностью, в которой было нечто большее, чем просто хорошая память. Она раздраженно покосилась на даму за соседним столиком, все перечислявшую шипящим голосом свои претензии, и спросила:

— Можно мне взглянуть на линии вашей руки?

Дельфина вздрогнула:

— Зачем?

— Время сэкономим. А то, если я стану задавать вам личные вопросы, вы так зажаты…

Следователь открыла было рот, чтобы возразить, но передумала, согласилась с вердиктом, положив руку на скатерть ладонью вверх.

— Левую.

Дельфина протянула другую ладонь, и Шарли стала внимательно ее рассматривать, что-то бормоча себе под нос, кивая, хмыкая, как будто рука и впрямь рассказывала ей что-то интересное. Дельфина, помявшись, спросила, что она видит.

— Вы много моете посуды. У вас что, машины нет?

— Есть, — смутилась Дельфина, — но у меня хрустальные бокалы. Фамильные, — добавила она, словно оправдываясь.

Шарли провела кончиком ногтя по линии ума — или сердца, она их всегда путала. Руки ничего ей не говорили; это была лишь опора, предлог, чтобы поднять тему и осмыслить возникающие в сознании образы.

— Этот «дар» — откуда он у вас?

— Покупала я в супермаркете овощи, три года назад. И вдруг слышу в голове мужской голос, он сказал мне, что тетку, которая нюхала дыни справа от меня, зовут Мириам и чтобы она, мол, не тревожилась о Себастьене. Я передала. Вот с тех пор…

— Это семейное?

— А я не знаю. Сирота, родители неизвестны. Видно, покойникам я нравлюсь.

— А мои… вы их чувствуете?

— Нет.

— Это значит, они покоятся с миром?

Шарли согнула ее палец, разогнула.

— Или что им нечего вам сказать. Слушайте, ничего, если мы перейдем на «ты»? А то как в суде.

— Хорошо.

— Ты просто зациклилась на этом парне, Дельфина.

— Есть отчего, правда? Я как на качелях: сегодня убеждена, что он мифоман и я должна спасти его от него самого; назавтра уверена, что имею дело с монстром… И я… Это, наверно, самое ужасное: я не могу решить, что хуже.

— Сохнуть по виновному или переспать с мифоманом.

— Кто вам дал право так со мной разговаривать?

— Остынь. Ты позвала меня на помощь — вот я тебе и помогаю. Не хочешь — пока. Фигли я тогда здесь торчу?

Смешавшись, рукой, которую резко отдернула, Дельфина помахала официанту.

— Мне пиццу, самую простую. Сыр и помидоры.

— А для signorina?

— «Веронезе» без грибов, с артишоками, анчоусами, яйцом, ломтиками сала, чоризо и острой колбаской, — заказала Шарли и села.

Итальянец записал заказ, привычно порекомендовал вино из своего родного края, сверкнув огненным взором, пожелал приятного аппетита, забрал бумажную скатерку и, лавируя между столиками, порысил к кухне.

— А он ничего, — заметила следователь, чтобы разрядить обстановку.

— Я теперь вообще не гляжу на мужиков, — ответила Шарли. — Каждый раз мне доставался худший вариант; хватит, я завязала. Да и все равно нынешний, похоже, надолго.

— Не надо на меня обижаться, я просто немного нервничаю…

— Ты впервые нарвалась на подозреваемого, который посильней тебя?

— Я впервые не нахожу ничего, на что могла бы опереться. Обращаюсь к психиатру — абсолютно психически здоров и отвечает за свои поступки. Требую дополнительной экспертизы — острая форма шизофрении, раздвоение личности, неосознанная тяга к убийству. Третий эксперт: совершенно безобидный субъект, обладающий исключительным интеллектуальным коэффициентом, воображение в подавленном состоянии — полная противоположность мифоману. Четвертое заключение: средние умственные способности, фантазер и параноик. Он вертит людьми как хочет, он всеми нами манипулирует, хуже того — оставляет нам выбор.