Ольга Камаева - Eлка. Из школы с любовью, или Дневник учительницы

Ну слукавила чуть-чуть. Надо же было его как-то из раковины выдернуть!

— Может, все-таки выручишь? — дожимала я.

— Не получится у меня. — Юра все еще сопротивлялся, но уже без энтузиазма. Вдруг вспомнил спасительное: — Вы Зайцева попросите, он в художку ходит.

— А ты — нет?

— Нет, — замялся он. — В пятом классе ходил немного…

— А бросил почему? — быстро спросила я, силясь продолжить нескладный разговор.

— По кочану… — вырвалась у него неожиданная грубость. Видимо, он сам ее испугался, потому что тут же начал торопливо объяснять: — Учительница говорила — цвет не чувствую, еще насчет композиции… Да я и сам расхотел, все одно и то же. Скукота! — с вызовом добавил он.

— А ты любишь рисовать что-то особенное? — снова зацепилась я и попросила: — Покажи. Пожалуйста.

То ли из чувства вины за сказанную дерзость, то ли видя моей искренний интерес, Юрка, чуть помешкав, вытащил из сумки общую тетрадь. Полистав, молча развернул ее ко мне.

На странице толпилась странная компания. Жуткие монстры, огромные оскалившиеся псы, суровые рыцари в латах… Ну что ж, по крайней мере с пропорциями у него проблем точно нет.

— А мне нравится.

Я бегло пролистала тетрадь. Какие-то образы встречались чаще, какие-то — реже, менялись размеры и позы, но было у них одно общее — явная, неприкрытая агрессивность. Если бы я была психологом, запросто смогла бы разложить все по полочкам: отношение к себе, отношение к другим, комплексы, склонности и скрытые желания. Но как раз этому меня и не учили. А жаль. Впрочем, даже мне было очевидно: мальчишка жаждет самоутверждения. И путь к нему он видит только один: сила. Это Юрке твердо вдолбили.

Про такие моменты говорят: снизошло. Начиная разговор, я не думала, чем он закончится. Зря, конечно. Толку мальчишке от моего поговорить и посмотреть.

— Слушай, а ты на военную тему рисовать можешь?

Юрка замялся, но в глазах появился интерес.

— К примеру, бой: солдаты в атаку бегут, орудия стреляют… Можно «Катюши» или пулеметы, — говорила я, все больше воодушевляясь, — взрывы, огонь… Можешь?

— Наверно.

Есть! Теперь второй шаг, лишь бы не спугнуть:

— Вот и замечательно! Сделаешь несколько рисунков, а к ним… Короткий рассказик, а? Как твой дед танки подбил.

Молчание.

— После каникул будем «коренной перелом» проходить, и лучше на реальном примере, — начала я торопливо объяснять. — И интереснее, и нагляднее. Правда ведь?

Пожал плечами. По крайней мере не категоричное «нет». Уже хорошо.

— Ты все-таки подумай. По-твоему, дед, как родился — сразу героем стал? Или отец? Все с чего-то малого начинали, — говорила я пылко, хотя чувствовала — не то! не то! все это лишь подходящие к случаю банальности.

А что для него главное?

Надо не о деде, а о нем самом говорить!

— Иногда, Юр, одно слово сказать страшнее, чем в бой пойти.

Посмотрел на меня, но ничего не сказал. Пошел к двери и вдруг вспомнил:

— А рисунки? Вам надо было…

Совсем вылетело из головы!

— Да-да… — промямлила я, пытаясь срочно придумать правдоподобный заказ. Начала разговор, а толковой легенды не придумала! Пришлось соврать: — А они как раз на тему войны. К 9 Мая.

— Вы же говорили — нужно срочно?

Все, попалась.

— Ну пока конкурс в школе пройдет, потом — в городе, крае… Перед 9 Мая победителей уже награждать будут, — продолжала я выкручиваться.

Не знаю, поверил или нет, но больше вопросов не задавал.

После этого мы с ним не разговаривали, он сам все решил. И честно сказать, удивил. Смог ведь, когда захотел! Думаю, он тоже это понял. Главное теперь не забыть подыскать подходящий конкурс — рисунки отправить. Слово, милая, не воробей…

Третья новость — отвратительная. Опять сцепилась с Рубиным, и опять не смогла огрызнуться.

Когда все после урока вышли, он подсел ко мне:

— Зря вы это…

— Что — зря?

— Морозову пятерку поставили. Он же троечник. А мне вот — четыре…

— Почему зря? Каждый получил то, что заслужил. Я за Юру очень рада. Молодец, подтягивается. А что, у него еще два года, время есть. Или боишься, что опередит и твое место займет?

Глупость, конечно, сказала. Рубин за нее моментально зацепился:

— Мне бояться нечего: мое при мне будет… А вы знаете поговорку: каждый сверчок знай свой шесток? Морозову четверка за счастье. И не надо его портить, а то ведь и вправду подумает, что дорогой товар.

— И пусть подумает. Глядишь, в люди выйдет. Своей головой начнет соображать.

— Не выйдет. Потому что слабак и должен свое место знать. Каждый должен свое место знать. Нечего вперед лезть. Там своих много.

— А кто это определяет: свой — не свой?

— Есть такие… — Рубин многозначительно прищурился. — А то вы не знаете…

Я начала закипать:

— Не знаю. Уж просвети, пожалуйста.

— Свои, конечно. Вы вот, например, впереди никогда не будете.

— Это почему же?

Взять бы линейку и — по лбу!

— Вы — человек ограниченный…

Чуть удержалась!

— …в смысле: много вокруг себя ограничений выставляете. Отец правильно говорит: шире надо смотреть на вещи.

— То есть наплевать на все?! На закон, мораль, совесть?

— Ну вот опять… Шире, Елена Константиновна, шире…

Весь вечер была злая. Мальчишку не смогла на место поставить! Вот тебе и высшее образование! А может, он прав насчет ограничений? Веду дискуссии, вместо того чтобы схамить и отшить раз и навсегда.

И что бы я сказала? Что дело не во взглядах, а в форме языка и готовности вылизывать им у «своих» известное место?

Нет, не умею и не хочу. Мерзко это. Тем более что с него станется: включит диктофончик — доказывай потом, что у тебя «широкие» взгляды. Пакостник тот еще.

21 января

Весь день в голове вертелся разговор с Рубиным. Даже речь репетировала — пыталась доказать…

Чтобы успокоиться, решила почитать. Как назло, под руку попалась книжка про судьбы великих женщин.

Полистала. И вдруг поняла: большинство тех, кого мы считаем великими, преступили и мораль, и закон. Женщины в том числе. Клеопатра, Елизавета Английская, Екатерина II — кем бы они были, если бы не мстили, не обманывали, не убивали? Да никем. Их бы в истории просто не было. Монро, Шанель и вся прочая богема вообще без комментариев. Но об ошибках и подлостях — в лучшем случае мимоходом, между описанием реальных и вымышленных заслуг. А иные ухитряются и гнусности выдать за благочестивые дела.

За что же такое почтение? А за то, что не просто пошли наперекор, а сумели установить свои правила, свои законы. По которым не только сами, но и другие стали жить. Победили, вот и попали в великие. А не потянули бы, остались как все — получили бы за свои ошибки по полной программе.

Неужели Рубин прав?

Есть еще, конечно, мать Тереза и Дева Мария. Но известных и благочестивых — по пальцам перечесть.