Ольга Камаева - Eлка. Из школы с любовью, или Дневник учительницы

Получается, вроде власть критиковать и позволительно, но в учебнике — ни-ни. Потому что — идеология. В жизни — как есть, а в книжке — как хочется. Чтобы помнили: не все дозволено. Пусть широко, но флажки выставлены.

Перечитала последние предложения — все логично. И поняла: дядя Витя может сколько угодно спорить, доказывать, но последний параграф был и будет позитивным. Таковы правила управления. Правила власти.

Тогда есть резон спросить: а нужен ли он, этот непременно позитивный последний параграф? Может, лучше вовсе убрать, чем заведомо лицемерить?

Нет, тогда вообще глупость получается, будто последних десяти — пятнадцати лет и вовсе не было.

А что касается «почетной обязанности»… Не знаю. Надеюсь, к концу года, когда дойду до последних тем, стану умнее. Что-нибудь придумаю.

Ха! Вот тебе и ответ на вопрос о цензуре: даже если никто не давит, уже сама себя боишься, сама себе цензор!

29 января

После обеда сидела с Линушкой. У нее высыпала ветрянка, и врач объявила домашний карантин. Хорошо еще температуры нет.

Люблю с Линой разговаривать. Маленькая, она иногда оказывается мудрее взрослых. Сегодня, например, спросила:

— Теть Лен, а драться — хорошо?

— Смотря когда, — ответила я на всякий случай расплывчато. Знаю я ее «детские» вопросики! — Если нужно слабого защитить — хорошо, если от нечего делать — плохо.

— А вот если люди сначала разговаривают, потом обзываются, а после еще и драться начинают. Со всей силы, — немного подумав, продолжила она допрос. — Нужно просто смотреть или как?

— Тогда милицию вызывать надо, — выдала я облегченно. Тут без вариантов.

— Обязательно? — уточнила Лина.

— Конечно! А то поубивают друг друга или покалечат.

— Вот и я так думаю, — удовлетворенно кивнула она. — А мама говорит — нельзя.

— Почему? — спросила я, запоздало понимая, что подвох все-таки был.

— Далеко они ругаются, в телевизоре, — вздохнула Лина и тут же вскинулась от очередной придумки: — Теть Лен, а разве в телевизоре милиционеров нет? Я видела, они вчера в кино бандитов ловили. Пусть бы пришли, им же там близко…

Ясно. Смотрела передачу с руганью и мордобоем, которых сейчас пруд пруди. Маша хоть и старается дочку от них оградить, а все равно не уследишь. И как ребенку после этого объяснить, что драка на самом деле — плохо? Ведь для него, раз по телевизору показывают, значит, непременно хорошо и правильно. В телевизоре же взрослые дяди и тети, разве могут они делать что-то плохое?

Когда я была маленькой, тоже многого не могла понять. Например, почему нельзя разом взять и прекратить все войны.

— Ведь это так просто! — удивлялась я недогадливости взрослых. — Пусть одни, хорошие, дяденьки перестанут драться и уйдут. А злые враги увидят, что они ушли домой, к своим ребяткам, им станет стыдно, и они тоже уйдут. Мам! — подскакивала я от внезапного сомнения. — А у плохих дяденек ребятишки есть?

— Есть. Конечно, есть, — отзывалась мама на мою жаркую речь и ласково гладила по голове.

Ее уверенность меня коробила: что значит «конечно»? У плохих не должно быть того, что есть у хороших. Мне же мама не покупает мороженое, если я балуюсь. Выходит, маленьких девочек можно наказывать, а взрослых дяденек — нет? Это кто ж такую несправедливость придумал? Уж не сами ли плохие дяденьки? Мрачное подозрение догоняло еще одно, совсем ужасное: неужели и тетеньки вместе с ними?!

Я выросла и теперь никак не могу понять другое: почему у людей обратное развитие? Мысли малышей гораздо чище и добрее, логичнее и понятнее. Черное они называют черным, белое — белым. Но проходят годы, а с ними приходит умение врать, молчать, изворачиваться и лицемерить. Взрослые называют это умением жить. Не владеющий сим сомнительным искусством попадает в число простачков, чудиков или даже местных сумасшедших. А он просто остался таким, каким был в детстве, — светлым и чистым.

И зачем дети торопятся взрослеть?

Сама же только что ответила: они — доверчивые, ждут от жизни радости, а не подвоха. А раз у взрослых возможностей больше, значит, и радостей должно быть больше.

2 февраля

Вчера проводили дядю Витю. Удивительно, но я впервые сделала это с облегчением. И вовсе не из-за его приятеля, хотя он мне и не особо нравится. Правда, пока не пойму, чем именно.

Спор, почти ссора, случился неожиданно, перед самым отъездом. На улице было чудо как хорошо, и после прощального обеда мы решили идти до вокзала пешком, тем более что б о льшая часть пути лежала через парк. Пару дней над городом висел слякотный промозглый туман, успевший напугать заботливых мамочек грядущими насморками и простудами. Но ударившему ночью морозцу хватило всего нескольких часов, чтобы и отмести пустые опасения, и засахарить инеем весь город, одним студеным дыханием сменив его будничную унылость на праздничное роскошество.

Мы шли парами: мама с Леонидом Петровичем немного впереди, я с дядей Витей — сзади. Солнце едва касалось макушек деревьев, но контуры белых, недвижных, словно выточенных из хрупкого хрусталя берез уже начали растворяться в легких, осторожных сумерках. Фонари тускло желтели рано включенными лампами, и эта кратковременная несообразность — днем с огнем! — делала все вокруг еще удивительнее и таинственнее. Хотелось признаваться в любви, говорить о чем-то высоком и важном, читать вслух стихи и непременно громко, так, чтобы они разлетались вокруг яркими радостными птицами…

Но разговор получился о мрачном и потому совершенно неуместном. Нет, стихи сначала все-таки были. Среди прочих многочисленных талантов за дядей Витей числятся редкая по нынешним временам любовь к поэзии и исключительное умение декламировать. Мы любим играть в строфы на заданную тему, которой вчера, само собой, была зима. Я торопливо перебирала простенькие, из школьной программы стишки, а дядя Витя, не отнимая их у меня, откровенно играл в поддавки, отбиваясь виршами сложными и мне не известными. Я пробовала угадать, чьи они, но всякий раз промахивалась, не узнав ни Сашу Черного, ни Фета. Не угадала даже самое легкое, настолько легкое, что запомнила с первого раза:

Так незатейливо, но гениально пишут только детские поэты. К тому же Агния Барто всегда была в числе моих любимых.

— А теперь только попробуй не догадайся, — шутливо пригрозил дядя Витя:

— На всем Божьем свете! — перебила я, гордая тем, что наконец-то не попала впросак, — «Двенадцать» вообще-то в школе проходят.