Эллиот Тайбер - Взятие Вудстока

А между тем, в сознании моем вспыхивали сексуальные фантазии и каждая из них мгновенно осуществлялась. И пока они осуществлялись, тела и лица моих юных сообщников преображались — то был фильм о любовных наслаждениях, в котором я играл главную роль. Эти двое обращались то в прекрасных любовников, то в тени с едва различимыми поблескивающими глазами. В какие-то мгновения я входил в их тела. Не знаю, как, но я проникал в обоих — порою одновременно. А затем меня стремительно засасывала космическая черная дыра. Я сокращался в размерах и, безумно кружа, летел куда-то. Ощущения чуда и счастья сменялись леденящим ужасом, после которого я погружался в мир и покой. Краски завивались в спирали и пританцовывали. И мне казалось, что теперь не я лечу сквозь пространство, но пространство пролетает сквозь меня. И все это время меня ласкали двое нежных спутников, с которыми я странствовал по вселенной. Страх и ощущение чуда наполняли меня.

Думаю, этот трип продолжалось несколько часов. Но под конец его я вдруг обнаружил, что разговариваю с моими попутчиками. Они учили меня концентрироваться на моем дыхании и произносить некие заклинания, которые защитят меня, когда действие наркотика начнет ослабевать. А под конец, рассказали мне о невероятном сексуальном переживании, в котором слились и я, и они, мы трое. Они назвали это совместным сексуальным путешествием. И научили меня новым заклинаниям, которые, по их словам, смогут защищать и направлять меня в моей будущей жизни.

Большая часть того, что я помню о нашем сексуальном путешествии, сводится к прикосновениям и словам любви, которые расточали мне эти двое. До того дня секс был для меня подобием буйного помешательства. И этот род любодеяния — только такое название и удалось мне подыскать для того, что я пережил, — не походил ни на что, из когда-либо мной испытанного.

Таким стало первое мое знакомство с ЛСД.

Когда ощущение реальности начало понемногу возвращаться ко мне, я еще плавал в густом тумане, — впрочем, кто-то и как-то доставил меня обратно в «Эль-Монако» с его безумно вращавшимся калейдоскопом событий. Там папа и мама отвечали на телефонные звонки, отбивались от всегдашнего потока требований и жалоб. Мне каким-то образом удалось запрыгнуть на эту карусель — возможно, я перестлал несколько постелей, принял и зарегистрировал одного-двух постояльцев, однако ни единой подробности того дня я не помню. Ближе к вечеру я повалился на мою кровать и проспал до следующего утра.

В пятницу, в день открытия фестиваля, шел дождь, но и он не остановил тех, кто устремлялся к Вудстоку. Плотность потока машин, достигшая пика в понедельник, не уменьшалась. Как сказал тележурналист, магистраль 17Б обратилась в автостоянку. Люди, желавшие попасть на концерт, просто бросали машины и шли к ферме Ясгура на своих двоих, обратив большую часть 17Б в пешеходную панель.

Около дюжины верных своему слову членов городского совета Бетела и некоторое число их приспешников, вышли вместе со своими женами на дорогу, чтобы образовать живую баррикаду, которая преградила бы путь десяткам тысяч стремившихся попасть на фестиваль людей. Попытка во всех отношениях настолько же трогательная, насколько и бессмысленная.

Мужчины, образовавшие этот живой заслон, были одеты в клетчатые брюки и леденцовых цветов рубашки, женщины — в платья с длинными рукавами. В руках они держали изготовленные из белой бумаги плакатики, гласившие: «Фестиваль отменяется по распоряжению городского совета Уайт-Лейка. Немедленно покиньте Уайт-Лейк.» Хиппи, молодые и старые, просто обходили этот заслон стороной — распоряжение городского совета никакого впечатления на них не производило. Все, что говорили члены совета, представлялось им невразумительной белибердой.

Заслон этот стал, причем самым неожиданным образом, доказательством того, что поколение, принимавшее расизм и сексуальную дискриминацию как нечто само собой разумеющееся, поколение, подарившее нам атомную бомбу и войну во Вьетнаме, настолько привыкло соглашаться с установленным порядком вещей, что оказалось неспособным организовать хоть сколько-нибудь действенный протест против чего бы то ни было. Я мог бы посмеяться над их усилиями, если бы таковые не казались мне до жути печальными и — да, пожалуй даже жалкими. При всем обилии ужасов, творившихся в мире, эти люди направили свои силы на то, чтобы помешать совершиться трем дням музыки, мира и любви.

В пятницу 15 августа 1969 года, в пять часов пополудни, Ричи Хэвенс официально открыл, исполнив девять песен подряд, Вудстокский фестиваль музыки и искусства. Согласно программе, Хэвенс не должен был выступать первым, однако один лишь он и оказался доступным к этому времени. Все ведущие в Уайт-Лейк дороги были забиты, возможность хоть как-то одолеть их отсутствовала. Единственным средством доставки исполнителей в Уайт-Лейк стал вертолет. Майк Ланг бросился Хэвенсу в ноги, и тот без большой охоты, но вышел на сцену.

И тут же выяснилось, что лучшего начала концерта и придумать было нельзя. Полный решимости, но скромный, как человек, считающий свою миссию более важной, чем он сам, Ричи Хэвенс появился на сцене с гитарой под мышкой и обратился к морю застывших в ожидании музыки лиц. «Завтра люди прочитают о вас и о том, как клево вы здесь оттянулись, — сказал он толпе. — По всему миру, если вы сечете, что это такое» А затем он заиграл на гитаре, стремительно и неистово, как одержимый.

Установленные на ферме Макса Ясгура огромные динамики разносили подрагивающие звуки гитары Хэвенса по холмам и долинам Уайт-Лейка, делая их слышными для всех. Сипловатый голос певца, столь честного в его страстных призывах, словно нес в себе самую душу и сердце страны, истово требовавшей прекратить войну и признать всех людей равными. Никто из живших в ту пору не смог бы лучше, чем он, передать дух своего времени и боль, составлявшую ядро человеческого существования.

Несмотря на недели угроз, которыми осыпали нас местные жители, несмотря на близорукое сопротивление городских властей, Вудстокский фестиваль действительно начался. И со сцены его звучали теперь мощные музыкальные голоса нового поколения.

В ту ночь Арло Гатри сообщил со сцены о последних сделанных полицией оценках размера собравшейся в Уайт-Лейке толпы. «Чуваки, не знаю, многие ли из вас способны усечь, сколько народу сюда набилось, — нараспев произнес он своим характерным носовым говорком. — Я тут с легавыми побазлал, так? И знаете что? Чуваки, они говорят, нас тут нынче полтора миллиона собралось. Сечете? Нью-йоркская шоссейка закрыта, чуваки»