Митчел Уилсон - Встреча на далеком меридиане

— Скажите, могу я вам чем-нибудь помочь? — спросил он.

Вместо того чтобы сказать хотя бы «спасибо», Гончаров долго молчал, потирая подбородок.

— Когда вы уезжаете? — спросил он наконец, внезапно глянув Нику прямо в глаза.

— Моя виза кончается через десять дней. Но если мне ее продлят, я могу пробыть здесь значительно дольше.

— Десять дней, — задумчиво повторил Гончаров, словно и не слышал остального. — За это время можно многого добиться.

— Но не довести до конца, — сказал Ник, пристально глядя на него. — Что вас беспокоит, Дмитрий?

Гончаров указал на расчеты и чертежи, лежавшие на столе.

— Мало ли тут причин для беспокойства!

— Это беспокойство обычное, — возразил Ник, оставаясь непреклонным. Одному из нас было, очевидно, суждено пересмотреть свою точку зрения.

— Тогда давайте сначала займемся этим.

— А чем мы должны будем заняться после?

— Вы ставите вопрос ребром?

— Откровенно говоря — да. Мы с вами опять натолкнулись на какой-то подводный камень, — резко сказал Ник. — И все время говорим не о том.

Гончаров сжал губы, слегка покраснел и медленно встал.

— Должно быть, так, — не сразу ответил он. — Вы созвонились с Ушаковым насчет воскресенья?

— Нет еще, — сказал Ник. — Скажите, может быть, мне почему-либо не следует ехать к нему с Валей?

Гончаров ничего не ответил.

— Если он был вашим гостем, почему Валя не может поехать в гости к нему? — настаивал Ник.

— Она взрослый человек и сама должна отвечать за свои поступки.

— Но за какие именно поступки? Черт возьми, дружище, говорите по-человечески!

Гончаров взглянул на него с безмолвным раздражением и отвернулся, потом опять взглянул точно так же.

— Да не будьте вы ребенком! — воскликнул он. — Тут уйма проблем и уйма риска. Не играйте в наивность, пожалуйста. Какие бы отношения ни сложились между нашими странами через несколько лет, улучшатся они или ухудшатся, сейчас они такие, как есть. Мы же не актеры, не балерины и вообще не люди нейтральных профессий. Мы — физики.

— Вы говорите точно так же, как один человек в Нью-Йорке, советами которого я сейчас полностью пренебрегаю. «Не оставайтесь наедине ни с одним из тамошних физиков». Как видите, мы с вами сидим наедине, и разве мы говорим о физике? Мы говорим о девушке. Когда мы с Валей вчера сидели одни на теннисном корте, мы тоже говорили совсем не о физике. Мы говорили о вас…

— Обо мне? — с удивлением протянул Гончаров и опять чуть-чуть покраснел.

— Да, между прочим и о вас. Она, конечно, говорит о вас с восхищением. И все же я хочу знать правду. Я не верю, что это единственное ваше возражение. Но не смогу понять, в чем дело, пока вы мне не объясните толком. Неужели я этого не заслуживаю?

Гончаров глубоко втянул в себя воздух и снова сел, прижав стиснутый кулак ко рту.

— В физике я разбираюсь, — сказал он наконец. — Но в остальном мне каждый раз нужно учиться заново… Да ну его к черту! — вдруг возмутился он. — Давайте-ка работать!

День прошел в вычислениях, спорах и сравнении всех возможных методов, и, несмотря на различие темпераментов и на то, что оба сформировались как физики в таких различных традициях, совместная работа шла довольно успешно. Но прошлое все время витало над ними, и два столетия строгих европейских традиций — аналитической точности французских школ, приправленной детальной скрупулезностью позднейших академий Геттингена и Берлина, — словом, все голоса европейской физики слились в голосе Гончарова, который то и дело пригвождал к земле, загонял в тупик, выпотрашивал летучие, интуитивные догадки Ника, с помощью которых он пытался перепрыгнуть пропасть, так как Ник унаследовал совсем иные традиции, уходящие корнями в темную комнатку, где Ньютон наблюдал за солнечным лучом, проникшим сквозь крохотную дырочку в ставнях, в неопровержимое здравомыслие самой сути полубезумных теорий Кэвендиша, традиции, подкрепленные прагматизмом Американского технологического института, где, как ни в одном научном учреждении, сливаются воедино теория и практика.

Работа шла неплохо, и намечались какие-то успехи, но все же Ник и Гончаров раздражали друг друга, и не только потому, что были разными людьми, но и потому, что обоих тяготило многое, не имевшее отношения к работе. Иногда в спор по какому-нибудь теоретическому вопросу они вносили такую горячность, такое ожесточение, которое вряд ли можно было объяснить научной принципиальностью, и тогда оба понимали, что между ними продолжается прежний разговор, проникнутый неприязнью. Но оба крепко держали себя в руках и к концу дня, несмотря на полное изнеможение, значительно продвинулись вперед.

— Совершенно ясно, что все эти соображения не решают вопроса, — сказал Гончаров, вставая из-за стола, заваленного ворохом бумаг. — Пытаясь найти способ проверки, который не нарушил бы остального плана, мы вынуждены будем согласиться на способ наименее верный. И в конце концов будет одна только видимость большой работы, а результатов — никаких. Это нечестно. Конечно, можно легко убедить тех, кто не понимает, как важно решить этот вопрос. Вы согласны со мной? Но что толку писать в отчетах, что произведено такое-то количество опытов, когда самый важный опыт находится под сомнением? Нет, — заявил Гончаров, — паллиативы тут не годятся. Единственный выход — найти наилучшую методику постановки опыта и потом провести его как можно быстрее.

Ник ничего не ответил.

— Что, собственно, вы и имели в виду все время, — продолжал Гончаров. Верно?

— Верно.

— Так почему же вы не сказали это прямо и откровенно? Неужели я, по-вашему, настолько слаб, что не снесу правды? Разумеется, у нас своя методика, но если мы заслуживаем критики, то надо нас критиковать.

— Это легко на словах, а на деле — стоит мне попытаться, как я натыкаюсь на невидимую стену. Сделаешь одно — оказывается, я нарушил какой-то обычай; сделаешь другое — выясняется, что я кого-то обидел или оскорбил. Я просто сбит с толку. Не знаю, что от меня здесь требуется.

— От вас требуется, чтобы вы были самим собой, и больше ничего.

— Хорошо, — спокойно сказал Ник. — Большего я и не прошу. Но как насчет последствий?

— Да ну их к черту! — сказал Гончаров по-русски. — Мы все взрослые. Вы заботитесь о себе. А мы сами о себе позаботимся. Мы это умеем. Сколько лет этим занимались. Будьте самим собою, и все.

— Ладно, только помните — на вашу ответственность.

— Ничего, выдержу, — невозмутимо отозвался Гончаров. — Я и не такое выдерживал.

Ник чуть не опоздал, добираясь до театра, и все-таки пришел раньше Вали. Он увидел ее в последнюю минуту; она торопливо шла, почти бежала от троллейбусной остановки и оглядываясь по сторонам, разыскивая его глазами и словно боясь, что он потерял терпение и ушел, не дождавшись ее. Ник шагнул вперед и взял ее за локоть. Валя обрадованно засмеялась и с облегчением прижала обе руки к груди.