Вэнс Палмер - 40 австралийских новелл

— Тс — с, Слим, иду.

Лицо у нее было озадаченное, недоумевающее.

— Я ухожу, Джини. Мы отплываем.

— Слим, но ты не сказал мне…

— Не хватило духу, Джини, — виновато проговорил он. — После того вечера я не мог. Я хотел побыть с тобой, все хотел бросить. Я не сказал, потому что…

Теперь он не обращал внимания на то, что их слышат, на то, что незнакомые моряки из всех углов бара смотрят на него.

— Я не мог, сам не знаю почему, ты пойми, Джини…

Он видел, как она торопливо шептала что‑то на ухо второй буфетчице и в спешке никак не могла развязать фартук.

— Не надо, не выходи, Джини, — крикнул он. — О чем говорить?

— Слим, — тихо окликнула она, так и не развязав фартука.

— Я напишу тебе, — отозвался он.

— Хорошо, Слим. И спасибо за розу. — Она сказала это так, что все слышали, все, кто был в баре. Потом вспыхнула и отвернулась. Но он видел ее лицо в зеркале за стойкой, видел и свое лицо и видел, что она смотрит на него в зеркале. Он помялся в дверях, потом, круто повернувшись, вышел на улицу вслед за Ангусом.

С получасовым опозданием они поднялись на борт «Арго». Матросы тут же убрали трап. Старший механик, С+оявший здесь же у борта, проговорил, глядя куда‑то поверх Слима, как будто перед ним был не человек, а дерево:

— С утра явишься к капитану, на мостик…

Слим молча прошел мимо. Даже со спины видно было, как он зол. Он сбежал по трапу в кубрик. Несколько кочегаров пили чай. Никто не сказал Слиму ни слова. Он постоял у двери, и вдруг кто‑то окликнул его:

— А, Слим, как дела, бродяга?

Слим улыбнулся и подсел к столу. Наконец‑то он был дома.

Стадли взглянул на очередь — впереди еще одиннадцать человек. Переступив с ноги на ногу, он нащупал в кармане последний окурок, вытащил его и закурил. Солнце так сильно палило, словно лучи проходили через линзу. Легкая пыль поднималась из‑под ног людей, стоявших в очереди. Стадли облизал губы, проглотил слюну. Зачем он забрался в эту дыру? Даже на Золотом Береге было лучше, хотя он часто проклинал его из‑за тропической лихорадки, тамошней пищи и одиночества. Но были там и свои преимущества: вдоволь табака, спиртного, и все это очень дешево. Самое лучшее виски стоило двадцать четыре шиллинга бутылка. После работы он принимал душ, смывал пот, грязь и все накопившееся за день раздражение, надевал чистые парусиновые брюки вместо пропотевшей рабочей одежды; отдыхал на раскладном стуле, вытянувшись во весь рост; долго наслаждался вином, которое подавали, стоило лишь хлопнуть в ладоши; и у него была работа. Он проклинал ее, обливался потом и кровью, нервничал, злился и кричал на негров ни с того ни с сего. И тем не менее это была работа. А человеку нельзя без работы. Он мечтает о достатке, досуге, отдыхе на солнечном пляже. Но, когда у человека нет работы, жизнь для него теряет всю прелесть. Чувство собственного достоинства исчезает, на смену ему приходит скука, горечь…

— Фамилия?

Стадли вздрогнул, словно очнулся от сна.

— Эй, ты! Фамилия?

Он удивился тому, что оказался у самого окошка, не заметив, как перед ним, в пыли, прошло одиннадцать человек. В окошке он увидел знакомое лицо.

— Стадли, Генри Томас, механик, шофер.

Человек, сидевший у окошка, вытянул шею и с насмешливым удивлением поднял брови.

— Вроде знакомый. Приходил сюда раньше?

— Тринадцать дней подряд, — ответил с горечью Стадли.

— Гм… Механик и шофер. Какие машины водил — роллс — ройсы? — И человек в окошке усмехнулся собственной остроте.

Стадли деланно улыбнулся.

— Нет, работал на паровых и электрических кранах, землечерпалках, насосах.

— Гм… — Тот взглянул на свои бумаги. — Видно, твой тринадцатый номер невезучий. Ни кранов, ни землечерпалок, ни насосов нет. И механики сегодня тоже не нужны. Зайди‑ка завтра.

Стадли постоял, помолчал. Он дышал быстрее обычного, ноздри его раздулись, губы сжались. Потом сделал шаг вперед. И волнение, сдерживаемое в течение двух недель, вдруг вырвалось наружу.

— Зайди завтра! Легко сказать! Могу я ответить так жене, когда она попросит денег на обед, или ребятишкам, когда они попросят есть? Зайди завтра!..

Человеку, сидевшему у окошка, стало неловко; он вспыхнул, прищурился и смерил Стадли быстрым взглядом.

— Мне очень жаль, друг, но не могу же я выдумывать работу. Одно могу— сказать тебе, чем мы располагаем.

Стадли в отчаянии посмотрел на него.

— Но хоть какая‑нибудь работа найдется? Какая ни на есть…

Человек в окошке медленно покачал головой:

— По нашим сведениям, есть только одна работа — разбивать камень.

Стадли налег на окошко. — Почему вы сразу не сказали?

— Но ты же механик, специалист.

— Какого черта! Могу я получить эту работу?

Человек в окошке сочувственно улыбнулся.

— Тебе приходилось разбивать камни?

— Нет, но…

— Видел когда‑нибудь здешнюю каменоломню?

— Нет.

— Сущий ад.

— Сидеть без работы — тоже ад.

— Это не обычная каменоломня, как…

— Все равно.

— Там настоящий колодец. Со всех сторон закрыт, дышать нечем, жара, вонь…

Стадли улыбнулся.

— Я работал на Золотом Береге. Сорок шесть градусов выше нуля. Это же смерть для белого человека!

— Гм… Знаешь Доновена, здешнего десятника?

— Нет.

— Хуже всякого надсмотрщика над рабами. 1 олько смотри, не говори ему, что я так сказал.

Стадли пожал плечами.

— Ладно, попробую с ним поладить.

Человек в окошке решился:

— Ну что ж, простофиля, иди, но потом не говори, что я тебя не предупреждал. Подпиши вот здесь. Ну, все в порядке.

Он высунулся в окошко и показал Стадли, куда идти.

— Доновена ты найдешь вон там, у сарая с зеленой крышей.

— Спасибо вам, и… и простите, что нагрубил, но я…

— Ладно, ничего. У меня это каждый день бывает. Такая уж моя работа. Желаю тебе счастья, дружище, оно тебе пригодится.

Доновен оглядел Стадли с головы до ног: щуплый, мягкие белые руки, взгляд неуверенный. А Стадли с завистью смотрел на высокого крепкого надсмотрщика, на его сильные загорелые руки и бычью шею; но больше всего он позавидовал его невозмутимому спокойствию, его полной уверенности в прочности своего положения.

— Ты когда‑нибудь бил камень?

— Случалось.

Доновен недоверчиво усмехнулся.

— Будешь работать вот здесь.

— Хорошо.

Доновен еще раз с неодобрением посмотрел на его белые руки н нахмурился. Наклонившись, он положил свою громадную ручищу на плечо Стадли.

— Знаешь, друг, послушай моего совета, присмотри себе какую‑нибудь другую работу. Здесь трудно. Тебе не выдержать. Пойми, может, ты бы и справился, если б постепенно осваивал это дело. Но нельзя же начинать с нашей каменоломни.