Вэнс Палмер - 40 австралийских новелл

Но то, что она потеряла, значило для нее еще больше. Кольцо! Она знала, что оно где‑то здесь, и невозможность встать и найти его больше всего угнетала и сердила ее. Разве можно полагаться на Дульси — она не найдет. Мать никогда не доверяла дочерям, если нужно было что‑то разыскать. В кольце вся ее сила. Без него она чувствовала себя обезоруженной и одинокой. Она должна найти его.

Когда Дульси вернулась вместе с Энни и ее сыном Аланом, мать лежала в луже воды, придавленная сверху умывальником. Она опрокинула его на себя и пролила всю воду из большого кувшина. Алан улыбался ей, но обе женщины охали и ворчали.

Мать была необычно молчалива. «Не нашла, не нашла» — единственное, что сказала она за всю дорогу на ферму. Они поставили кровать матери на полозья и прицепили их к трактору. Мать молчала всю дорогу и только время от времени поворачивала голову и смотрела на свои дом. Ни слова не сказала она и в санитарной машине, на которой ее отвезли в город, в больницу.

Когда стало известно, что мать в тяжелом достоянии, дочери съехались со всех концов страны. Семь встревожен — НЫх ЖенЩин не выходили из больницы, но мать ничто Не радовало. Лицо ее еще больше пожелтело, кожа совсем ссохлась, она ничего не могла есть — ее все время рвало. Семь сердец налились тяжестью и четырнадцать глаз покраснели, когда в маленькой приемной, рядом с комнатой старшей сестры, дочерям объявили приговор: рак.

А мать все думала о кольце. Оно связывало ее с юностью, с любовью, связывало с человеком, ставшим отцом ее дочерей. Он не оставил ей сыновей, которые стали бы для нее опорой в жизни, но она давно простила ему это.

Остатки обиды рассеялись в тот день, когда именем деда назвали ее первого внука — маленького Вильяма. Ей казалось, что потеря кольца — признак близкой смерти, предупреждение, что ее счеты с жизнью приходят к концу. Алан все в доме перевернул вверх дном, обшарил все углы, но ничего не нашел. Маленькая блестящая вещичка! Возможно, ее унесла птица или крыса.

Мрачная молчаливость матери, ее покорность судьбе пугали дочерей, и они теперь мечтали, чтоб она снова стала резкой, раздражительной. Они без конца приносили ей фрукты, сласти, а когда узнали, что от пива меньше становятся боли в желудке, принесли крепкого портера. Врачи считали, что не к чему запрещать ей есть и пить то, что ей нравится. Опухоль еще не достигла своей последней, мучительной стадии, и мать могла прожить несколько месяцев, полгода, а то и больше. Но лакомства не радовали мать. Угрюмо, мрачно смотрела она с подушки на своих дочерей и зятьев (управляющих имениями, фермеров, торговцев), которые время от времени приезжали узнать, долго ли еще их жены будут здесь.

Словно наперекор нежеланию матери сопротивляться болезни, сломанная нога срослась быстро. Прошло еще несколько недель, и надо было решать, кто возьмет мать. Но, так как всем дочерям хотелось забрать ее к себе и каждая считала, что у нее в доме матери будет лучше, чем у других, они решили предоставить матери выбирать самой. И она разрешила вопрос.

— Я еду домой, — заявила она. — Дульси может поехать со мной. — И никакие уговоры не могли ее переубедить.

И вот в конце концов все семеро дочерей повезли ее обратно в старый дом. Во всем видна была их забота: они купили ей новое радио, поставили ванну, наполнили кладовку банками персиков и груш. Иголки и ампулы с лекар — СТваМи оставили у Дульси, чтобы в нужный момент у йёе все было наготове. От матери «все скрыли», и дочери спорили между собой, догадывается она или нет. Дульси было приказано держаться должным образом — прежде всего не напускать на себя слишком много веселья. Но сами они изо всех сил старались быть веселыми и даже в понедельник утром до последнего момента, пока не сели в почтовую машину, пытались болтать и шутить. И только когда машина тронулась с места, они разрыдались.

А мать сидела на веранде на плетеном диване и махала им платком. Больная нога ее была приподнята и лежала на табуретке. Табуретку сделал еще сам Вилл, когда она носила своего первого ребенка и ноги у нее страшно опухали. А потом и у дочерей ноги опухали в такое же время: видно, передалось по наследству.

На другой стороне реки Алан с отцом убирали хлеб. Все еще стояла жара, трава побурела и казалась мертвой. Коровы прятались в тени эвкалиптов на склоне холма, там, где начинались заросли, или лениво лежали под чайными деревьями, где земля круглый год сохраняла влагу. Серый журавль важно стоял в яме, которую каждую весну заливал ручей.

Желудок у матери болел теперь почти все время. Тупая, ноющая, нудная, непрекращающаяся боль. Днем усилием воли можно было заставить себя забыть о ней, но ночью было очень тяжело, потому что боль не давала заснуть. Стараясь развлечь мать, Дульси целыми днями с утра до вечера не выключала радио. Вот и сейчас кто‑то гнусаво пел ковбойскую песню и все время повторял «Квинсленд» вместо «Техас». «На просторах Квинсленда…» Время от времени ковбой прерывал свою песню и начинал превозносить целебные свойства лекарства от ревматизма: его принимают американские погонщики, когда у них начинает ломить кости, после того как они целую зиму проводят в седле.

Вдруг мать опустила вязанье и прислушалась. Вот опять — легкий шорох, словно по дереву провели кожей. На мгновенье он утих, потом послышался снова — да, как будто провели кожей по дереву, только мягче. Шорох доносился у нее из‑за спины, оттуда, где небрежно прибитый к полу кусок линолеума скрывал широкую щель между досками. Она оглянулась и увидела, что линолеум слегка взду — вается, Словно снизу кто‑то шаловливо водит рукой. И опять этот легкий шорох…

Дом был без фундамента и стоял плотно на земле. Только в нескольких местах вода, стекавшая во время дождя, прорыла под ним канавки. Одна такая небольшая извилистая канавка проходила в левом углу под крыльцом. Мать внимательно пригляделась. Вдруг она заметила, что из‑под крыльца показалась широкая черная лента. Медленно, лениво выползала на солнце змея.

Мать повернулась еще больше и увидела Дульси. Она стояла в дверях и, дрожа, не отрываясь, смотрела на змею. Она что‑то шептала, но мать не могла разобрать слов. Дульси нагнулась поднять палку. Но палка тут же выпала из ее рук. Дульси в ужасе отскочила, а змея остановилась. Хвост ее все еще был под полом. Она подняла голову и зашипела. Мать наклонилась и подобрала палку. Вдруг черная змея опустила голову и, нацелившись прямо на мать, плотно прижалась к полу.

Мать ударила по ней палкой. Раз, два, три… Палка с громким стуком била по полу и по змее. Старуха, не переставая, колотила по своему врагу, который тщетно пытался уползти в безопасное место под дом. Первым же ударом мать перебила змее хребет, но она была еще жива. Наконец ей удалось отползти в сторону и опять спрятаться под крыльцом.