Ирина Ратушинская - Одесситы

Он чувствовал, что плачет, но еще что-то шептал, какие-то клятвы и обеты, только бы Россия победила. Он встал изнеможенный, но странно успокоенный. Ему казалось, что Бог, всегда далекий и не очень понятный, на этот раз его, Павла, видел и слушал.

Внизу, оправившись от первого впечатления ужаса, все снова обрели дар слова.

— Что же из этого будет, господа?

— Как что? Конституция! Ведь этак дальше невозможно. . - оседлала своего конька Нина Борисовна, учительница гимназии. Она славилась в Одессе радикальными взглядами и резкостью суждений, в связи с чем ей недавно пришлось сменить место в казенной женской гимназии на более либеральное частное заведение Кроль.

— Все здравомыслящие люди уже давно видят: монархия- это тупик. Тем более когда не знаешь, кто бездарнее, царь или министры, — она нервно оправила единственное свое украшение, медальон на бархотке, завернувшийся на другую сторону. — Погубили вторую эскадру, душат все мыслящее и светлое. .

— Э-э, сударыня, — неожиданно вступился Сан Саныч, — а что ваши мыслящие и светлые люди делали с начала войны? Бомбы кидали? Беспорядки устраивали? Хороша помощь стране, нечего сказать. . Дай им волю. .

Что ж поделать, раз нет легальных возможностей изменить положение вещей. . Я не на стороне террористов, но ведь они, если подумать, тоже идут на смерть за Россию.

— Вот это и главное наше горе, господа, — вмешался врач Дульчин, — Все готовы умереть за Россию, прямо так и рвутся. Террористы считают, что гибнут за Россию. Те, кого они убивают — тоже. Мальчишки, студенты, не кончив курса, норовят на войну — умереть за Россию. А кто же страну спасать будет — покойники? Поймите, что пока мы не научимся для России не умирать, а работать. .

Разошлись от Петровых в тот вечер поздно. Общим мнением было, что теперь надо ждать конституции и вообще больших перемен.

Иван Александрович, человек современно мыслящий, на ночь не молился. Его отношения с религией были формально вежливы: два раза в году он отстаивал праздничные службы и считал это, со своей стороны, проявлением разумной веротерпимости. Однако религиозность в женщинах находил нужным поощрять, и ему нравилось, что Маша по вечерам подолгу стоит перед образом. Он был уверен, что всегда может угадать, о чем она молится, и был бы очень удивлен, если бы узнал, как ошибается. Но в тот вечер он не ошибся: она действительно молилась о Сергее.

Через несколько дней пришли достоверные известия, подтверждающие поражение. Но еще до того всезнающая Одесса бурлила и возмущалась. Жалели адмирала Рожественского, посланного на верную гибель, и прозорливо догадывались, что его же еще попытаются во всем обвинить. Передавали, как застрелился командир «Орла» Юнг вместе со старшим офицером: половина матросов взбунтовалась — а чего и ждать от «запасных» — их пришлось перевязать, и оставшейся команды не хватило, чтобы продолжать бой. Ужасались тому, что четыре судна сдались в плен без повреждений. Видимо, тоже взбунтовались команды: командиры, известные в городе поименно, по общему мнению на такое были не способны. Сведения о том, что Рожественский на «Суворове» проскочил во Владивосток, оказались неверными. Во Владивосток прорвался «Алмаз». Он же первым сообщил о происшедшем.

Сергей был жив.

Война была проиграна.

Вскоре был напечатан рескрипт на имя великого князя Алексея Александровича об уходе его из флота. Сергей Александрович Петров, старший офицер «Алмаза», не дожидаясь даже получения награды, подал в отставку. Предлогом было незначительное ранение. О причине он мог говорить спокойно только полгода спустя.

В тирах по-прежнему в центре падающих фигурок был смешной японский солдат, валящийся вверх тормашками от меткого выстрела. Но шутка эта уже не вызывала прежнего веселья.

Длинный гул шел откуда-то сверху, все нарастая. От него захотелось пригнуть головы или сесть на мостовую. Владек судорожно сглотнул и выпрямился. Съежившийся было Павел успел взглянуть на товарища и расправил грудь. Тут же вокруг них лопнул, как стеклянная колба, весь воздух, рухнуло небо, и они больше ничего не увидели и не услышали. Опомнились они уже сидя на голубых булыжниках, под чей-то крик «Ой, и гимназистиков убило!» И тут же над Нежинской улицей пронесся второй гул. Мальчики никогда до этого не слыхали орудийных выстрелов, но, с первого раза наученные, поняли, что лучше пока посидеть. Вдали что-то снова грохнуло, и тогда они уже поднялись, отряхивая светло-серую летнюю форму. Бородач с фартуком и бляхой (дворник, туго сообразили они) для чего-то потряс их за плечи:

— Ну как, кости целы? Во как Господь уберег! В аккурат над вами жахнуло!

И, убедившись, что их только оглушило, устремился куда и все: к углу ближайшего дома. Угла, собственно, не было. Оттуда поднимались пыль и дым. Рядом на мостовой билась, заводя глаза, лошадь. Растерянный извозчик топтался рядом, пытаясь выпутать ее из упряжи. Из сочувственного говора Павел и Владек поняли, что в лошадь попало осколком камня.

— Батюшки! Ну и кровищи!

— Жилу перебило. Да перетяни ты ей ногу, дубина!

— Что ж это делается? Он же весь город разнесет!

— И очень просто. Девятидюймовки, что вы думаете! Камня на камне не оставит.

«Он» был, конечно, мятежный броненосец «Потемкин», ставший на Одесском рейде. Из-за чего произошел тот мятеж, все говорили по-разному. Но известно было, что матросы перебили офицеров, выкинули красный флаг и чего-то требуют от города. Это мальчики услышали вчера вечером, когда и думать было нечего, что их выпустят из дому.

До ночи Павел просидел у няньки Даши. Даша то и дело принималась плакать: у нее сын Василий был матросом на «Потемкине». Но ничего про «Потемкин» она толком не знала, и только причитала:

— Ой, сыночек мой, что ж теперь будет?

Сморщенные щеки ее тряслись, и Павел вдруг увидел, что она уже почти старушка, а не та веселая, ловкая Даша, которая вынянчила их, всех четверых.

Наутро, разумеется, Павел сказал, что он приглашен к товарищу по классу Владеку Тесленко. Владек то же самое соврал насчет Павла, и они встретились как раз на Нежинской, чтобы вместе пойти в порт и узнать, что к чему. Оказалось, они напрасно дали крюк. Третий приятель, Юра Нежданов, был срочно увезен родителями к деду, в немецкую колонию Лилиенталь. Там Неждановы решили переждать события. Бедняга Юра, такое пропустил!

Обстрел, похоже, кончился. Улицы были полны возбужденными одесситами. Паника, надо сказать, носила легкомысленный характер.

— А вот кому счастье! Люди, вам сейчас нужно счастье? Яша, выними даме счастье, и пускай она не волнуется за пустяки! — вдохновенно орал засаленный шарманщик. Он ухитрился встать так, что был у всех на дороге. Попугайчик Яша деловито рылся в свернутых рулончиках. Рулончики покупали, и толковый шарманщик уже успел взвинтить цену.