Леонид Пасенюк - Съешьте сердце кита

Наверное, об этом смутно печалилась и сама Муза.

Сегодня она явно была в расстройстве чувств.

Поскользнувшись на лужице, выругала новую жилицу Настю. Но та была неуязвима для окриков. Что-то было в ней от нерушимого в своем деревянном спокойствии идола.

— Что ж — налила?!. Налила — вытеру. Оторвавшись от штопки, Вика сообщила Насте:

— Володька был, знаешь?

— Ну, был и был. Слез-то…

И впрямь ничем ее не удавалось пронять: ни резким словом, ни даже вестью о том, что приходил ухажер…

Остров ей не нравился. На заводе работала себя не щадя и на книжке уже кое-что имела. Но завод ругала. Скорей бы домой, куда-то за Урал, там молочные реки…

Вика обычно ее урезонивала, приводила в припер японского императора:

— Тут даже микадо отдыхал — и ничего, ему нравилось, наверно, а тебе, видишь, нет. Ты, наверно, не такие места видела, да?..

Настя упрямилась:

— Император! Микада! И чего он здесь не видел? Нешто тумана? Нешто ипритки? Нешто этих крыс, что вы здесь порисовали для смеху?

Вика извлекла из сумочки карандаш.

— Ужо подпишем, — усмехнулась она, — чтобы не путали. Подпишем мою вот так: «КЫСА». Муза, а, знаешь, комендантша грозилась, что нашу комнату в стенгазете «обрысуют» за этих кошек.

Муза холодно отозвалась:

— Пусть. В конце концов что за шум, уедем — сотрем. Простой карандаш. Он легко стирается резинкой, и будут чистые обои. Да и обои — их нужно сдирать, потому что клопы. Вот клопы — это действительно гадость. Кстати еще, когда будем уезжать, завернем нашу электроплитку в вощеную бумагу, обвяжем лентой из твоей косички и подарим это неуловимое нарушение правил пожарной безопасности электрикам. Они будут тронуты.

Вошла невзрачненькая Сидоркина — только что с работы, — в узких своих брючках, отглаженных остро, как для воскресной прогулки, но неистребимо пахнущих рыбой. Она поздоровалась как-то равнодушно, рассовала в разные углы комнаты свое рабочее платье, ополоснула над тазом руки и затем уж извлекла из тумбочки хлопчатобумажный пузатый мешочек. Лизнув что-то в нем, счастливо произнесла, будто в мажоре ноту вывела:

— Здравствуй, сахарок!

Глаза ее засветились наслаждением.

Потом она чистенько приоделась, расчесала и схватила сзади мятой ленточкой куцый хвостик выгоревших волос — и ее опять неудержимо повлекло к тумбочке.

— Здравствуй, сахарок! — сказала она, и процедура в точности повторилась.

К этой ее причуде все уже попривыкли, никто не обращал на Сидоркину внимания — и вообще она была девушкой, которую не замечали, будто ее вовсе и не существовало на белом свете.

Ее принимали всерьез только ночью, потому что во сне Сидоркину что-то терзало, и, не просыпаясь, она жалобно-требовательно упрашивала нараспев:

— Подымите, пожалуйста, мне голову. Очень вас прошу, подымите, пожалуйста, мне голову!

Когда с Сидоркиной такое приключилось впервые, никто не смел к ней подойти, не будучи уверенным, лучше или хуже станет оттого, что ей поднимут голову. Просили почему-то Вику — она была помоложе других.

— Слушай, Вика, ну подними же ей голову! Вика подняла. Вика подняла бы и без просьбы, только она поначалу тоже растерялась.

Всего-то и нужно было поднять и опустить Си-доркиной голову — и наваждение исчезало.

И, вздохнув во сне, с глубоким удовлетворением Сидоркина шептала:

— Спасибо-о. Настя сделала вывод:

— Заучилась, бедная.

Сидоркина спросила в тот первый раз у Вики:

— Я кричала что-то ночью?

Делая круглые глаза, Вика ответила со вздохом:

— Знаешь, уж-жасно.

— Ты подняла мне голову?

— Да. Ты же просила!

— Спасибо тебе. Пожалуйста, ты и дальше так делай.

Однако она ни разу не сказала, что ее мучает, в чем, собственно говоря, причина ее странного поведения, а девушки не спрашивали: соблюдали такт… В конечном счете мало ли какие у человека могут быть тайны. Да и если разобраться, как ведет себя во сне любая из них? Никто же сам себя во сне не видел, наверное, и разговаривают, и сбрасывают на пол одеяла… Есть очень во сне буйные. Ну, а за то, что делает человек во сне, он не отвечает. Спасибо, хоть за это не отвечает.

Ночью ли, днем ли, а у каждого из нас, у каждой из этих девчонок есть своя причуда, свой «сахарок». Хорошо, конечно, если «сахарок», а то попадается и «горчичка».

С «горчичкой», конечно, сложнее. Но ведь и один только сахар — это уже не очень-то вкусно, сплошная будет литься патока.

Терпимость вообще ключ не ко всем хитро закрученным случаям жизни, как это уже было сказано. Но если вы любите сахар, а вам вдруг подсунут в качестве принудительного ассортимента еще и горчицу, нельзя сгоряча забывать, что и она имеет все права на существование. Абсолютно равные с сахаром. Весь вопрос в том, что к чему подходит.

На стадионе кричали:

— Судью на сайру!

Дела обстояли серьезно, если уж дошло до такого «оргвывода».

Но я футболом не «болел» и равнодушно прошел мимо стадиона. Я спешил к киоску, в котором выдавали корреспонденцию «до востребования», а заодно можно было купить газету либо книгу. Тут всем писали до востребования, и в ясную погоду, когда на соседний остров прилетал самолет, стоило ожидать, что оттуда катером доставят почту и сюда.

Я избегал встреч с «просто Галкой», но, когда завязано столько знакомств, волей-неволей с кем-то встречаешься, а там, глядь, вот она и Галка…

Сейчас я увидел ее около магазина — она обстоятельно толковала о чем-то с Адмиралом, любителем «поразмять кости» на танцах.

В ее руках были какие-то пакетики и банки с крабами. Крабы стали дефицитным продуктом даже здесь, на востоке, в районах непосредственного их промысла. И этим продуктом Галку снабжали безвозмездно знакомые матросы и штурманы с краболовов. Вообще она не терялась и жила насыщенно — только не так, как Жанна Вертипорох, только не так. Она ни на чьем не была иждивении, разве что не отказывалась от крабов. Но она была очень красивая, просто замечательно красивая. А много ли на свете замечательно красивых девушек, способных устоять перед соблазном нести свою красоту открыто, да еще пофлиртовать чуть-чуть, поводить простачков за нос?..

Я удачно обошел ее, и у киоска вскоре повстречал Музу в пышном, как бы взбитом платье. И вся Муза была праздничная, как ее платье, и воздушно светящаяся. А рядом стояла Вика в очках — тоже праздничная и светящаяся.

Я спросил, как жизнь, как настроение…

— Как жизнь? Ничего себе жизнь, — ответила Муза. — Вот гудок утром загудит — и встрепенешься, кажется, что это паровоз во Владике. Соскучилась я…

— Кто бы мог подумать, что вы такая мамина?

— Да, она такая, — улыбнулась Вика. — Она мамина. У нее к дому тяготение, к уюту.