Анатолий Королев - Эрон

Ночь утробно квакала и колобродила за тонким брезентом… Где-то однажды он уже переживал подобное… ах, да — десять лет назад, на охоте в Ленкорани, в телесах забытой Верочки Волковой. Тогда он по-юношески страдал от собственной похоти, считая, что всему виной пол, иго Эроса. Признаться, это было наивным страданием: человек захвачен не полом, а собственной свободой. Пол — как раз попытка избавиться от ига свободы и прижаться к изначальной поре ничто, это род смерти заживо…

Завтрак показался отвратительным, как и запахи утренней деревни: вонь пальмового масла, духота жареных пизанга и маниока, бррр… Затем в палатке без спроса появился зловещего вида неприятный субъект титанического роста. Его красноглазое животное лицо вызывало гадливое отвращение, как и странные пятна и шишки, которыми была сплошь обезображена черная кожа. Пегий титан и Хоскея сразу о чем-то бурно заспорили.

— В чем дело, Хоскея? Чего ему надо?

Вдруг пятнистый верзила перешел с банту на ломаный французский. Оказалось, он предлагал себя в проводники к горе вместо вчерашнего Акебе с микеланджеловскими веками и просил за услуги ни много, ни мало как тысячу долларов. Наглость глупца была так восхитительна, что Филипп расхохотался. Он расхохотался скорее для себя, это не было смехом в лицо, но туземец понял так, что ему нанесено оскорбление ошеломляющей силы. У банту отношение к смеху весьма драматично. Лицо его на миг покрылось смертельно-серой бледностью. Он готов был бы тут же расправиться с оскорбителем, но сумел взять себя в руки. На дикой смеси французских и английских слов наглец внятно произнес сразу шесть угроз: во-первых, маса, теперь все злые духи Ю-Ю стали твоими врагами, во-вторых, ты никогда не найдешь дороги на Нга-Али, в- третьих, тебе ни в чем не будет удачи, в-четвертых, звери ранят твоих слуг, сначала — Акебе, затем — Хоскея. В-пятых, пойдет очень сильный дождь и, наконец, «если маса встретит настоящего зверя, он убьет совсем не его, а застрелит самого себя и превратится в зомби».

— Va-t-en, sot! Пошел вон, глупец! — Филипп вскочил с кровати с такой яростью — ружье было рядом, — что туземец ретировался.

Хоскея мрачно причмокивал — угрозы предсказателя его явно напугали, только полив кровью из горла зарезанной курицы землю в палатке, где остались следы от верзилы, он решился тронуться в путь.

Утро было чудесным, треволнения рассеялись вместе с натиском солнца, лес вступил в свои права, он по-прежнему был просторен, легок для поступи человеческой ноги, распахнут вширь, настежь, насквозь… пятнистое цветение Эдема наэлектризовано беспрерывным порханием нектарниц, моргание металлического ока так интенсивно, что кажется уже не столько порханием пичужек, сколько низким басовым звуком. И потому движение людей тоже пятнисто и зеленисто: от тени к свету, от изумрудного калейдоскопа в голубую игру проблесков неба, от драгоценного и сосредоточенного камня карликового зимородка в коралловой ямке мха, от нестерпимого сверканья его лазурно-голубого оперенья в оранжевой пыли птичьего пуха до громких печальных воплей птиц-носорогов, чьи стаи сопровождали вторжение охотников.

Дорога через лес неизменно шла в гору, но самой горы не было видно, так густа и высока была ограда стволов. Шли впятером: белый охотник с двумя проводниками и два носильщика.

Наконец, не выдерживая высоты, лес стал разрываться на пятна, на зеленые капли, пока не уступил места плоскогорью — дальним отрогам Нга-Али. Нижние склоны горы были пологи, но выше — пошла настоящая крутизна — смесь скал, зарослей, волосяных потоков воды, внезапных карнизов из камня, где ручьи собирались в мелкие широкие озерца. Пот градом заливал черные лица — Хоскея и Акебе тоже несли тяжелую поклажу, Филипп держал в руках лишь карабин в чехле и то шел с трудом. Только через три часа утомительного марша вверх внезапно и тихо под ногами всплыла плоская просторная терраса, кольцом окружавшая близкую вершину горы — голый массивный скалистый слиток, сверкавший в лучах солнца водяной слюдой бесчисленных водопадов. Очертания скального гребня Нга-Али удивительно напоминали — в профиль — череп двурогого носорога с двумя острыми скалами на обрыве каменной морды.

Итак, проклятия пегого тупца не сбывались — они поднялись. Наконец-то, после нескольких дней пути, можно было насладиться видом с высоты и оглянуться назад, бросить взгляд вдаль… Душа европейца помешана на геометрии, она стеснена, если глаз не убегает в спасение, к линии горизонта… С края колоссальной террасы, увенчанной обломком острой скалы, открывался вид на безбрежную панораму: неровное клочковатое холмистое море — крыша леса, который сплошным тропическим прибоем — волна за волной — перетекал через всю видимую Африку и лишь далеко-далеко на востоке разбивался вдребезги, отступая перед сушью бескрайних саванн Кении, Замбии, Танзании. Единственной приметой человека на всем пространстве можно было считать внизу слабую меловую жилку, которая чертила зелень пересыхающей цепью и в которой глаза Акебе и Хоскея узнают грунтовую дорогу к Машобе. Если север, восток и юг обзора были обведены единым поднебесным круговоротом ровного горизонта, то на западе — прямо напротив террасы, из зеленой пены на расстоянии около ста миль — как награда! — вырастал дивный божественней контур горы Камерун, похожий на синевато-пыльный сгусток полуденной грозы, но грозы неподвижной, каменеющей, охваченной слабым блистанием грозовых откосов. И прямо над горой беспощадно стояло в сверкании симметрии непроницаемое солнце, суть которого не освещать просвет бытия между безднами, а продлевать в дольность расположение сущего к бытию.

Здесь злые духи Ю-Ю дали знать о себе самым внезапным образом.

В тот момент, когда Акебе поднял на плечо поклажу и шагнул босой ногой на каменистую плешь, из травы через беловатое пятно камня, стремительно извиваясь, пронеслась зеленая мамба. Вид этой, пожалуй, самой страшной африканской змеи настолько напугал туземца, что отчаянно вскрикнув, он сделал несколько исполинских прыжков в сторону.

— Уг! — выразительно вскрикнул Хоскея, делая знак белому человеку: стоять на месте!

Зеленый ручей бесстрастно скользнул по земле и скрылся в кустах: в движениях гада поражала явная броская демонстративность поведения, демонстрация — чирканьем собственной неуязвимости, циничный ум и брезгливость змеиного яда к воде и слюне дрожащих тварей.

Казалось, можно перевести дух, но Акебе снова не повезло: возвращаясь к спутникам, он неосторожно оттолкнул ветку молодого деревцо, на которой висело гнездо лесных ос. Потревоженные злюки вылетели злобным роем стрекал из пепельного яблока зла и набросились на беднягу. Это нападение окончательно напугало носильщиков — весть о проклятии, конечно, разнеслась по деревне — и, побросав груз, они постыдно кинулись бежать вниз с такой быстротой, что вскоре исчезли в высокой траве. Хоскея буквально онемел от неожиданности. Тем временем Акебе досталось не меньше полсотни жал, прежде чем ему удалось убежать от яростной атаки. Хоскея выразил свое сочувствие щелканьем пальцев и горькими криками. Буквально на глазах лицо и шея несчастного распухли до безобразия, а через несколько минут отеки настолько затопили глаза, что Акебе не мог больше открыть веки и ослеп.