Рышард Капущинский - Путешествия с Геродотом

А мрачный, маниакально подозрительный Камбис? Сколько же эта фигура вызывает ассоциаций, аналогий, параллелей! Камбис был царем большой тогдашней империи — Персии. Он правил в 529–522 годах до Р.Х.

Для меня совершенно понятно, что был он в высокой степени безумцем… Сперва повелел умертвить своего брата Смердиса… Таков был, как говорят, первый поступок, открывший ряд убийств. Во-вторых, во время поездки в Египет он умертвил сопровождавшую сестру, с которой он сожительствовал, хотя она доводилась ему родной сестрой и по отцу и по матери… Он велел двенадцать самых знатных персов закопать живьем в ямы, несмотря на то что им не было предъявлено никаких существенных обвинений… Он предавался многочисленным подобным безумствам во время своего пребывания в Мемфисе, где он вскрывал захоронения, чтобы посмотреть на останки…

Камбис предпринял поход вглубь Африки без подготовки, внезапно, обуянный бешенством и гневом. Как-то раз он вознегодовал и предпринял поход против эфиопов, но не издал заранее приказа относительно запасов и не задумался о том, что желает отправиться на конец света, а как безумец и лишенный чувств человек отправился на войну… но прежде чем армия прошла пятую часть пути, иссякли все имевшиеся запасы продовольствия, а с нехваткой корма стало не хватать тягловых животных, потому что съели и их. Если бы Камбис, заметив это, изменил свои намерения и приказал возвращаться, то этим решением исправил бы первоначальную ошибку; но он, ни на что не обращая внимания, упорно шел вперед. До тех пор, пока солдаты могли еще что-то из земли выкопать, они жили, питаясь травой, но потом дошли до песчаной пустыни. Там некоторые из них начали делать страшные вещи: жребием выбирали десятого и съедали его. Когда Камбис узнал об этом, то в страхе, как бы они не сожрали друг друга, отменил поход на эфиопов и вернулся.

Как я говорил, «История» Геродота появилась в книжных магазинах в 1955 году. Со смерти Сталина прошло два года. Атмосфера стала легче, люди дышали свободней. Как раз появилась повесть Эренбурга, давшая название новой начинающейся эпохе — «Оттепель». Литература тогда заменяла все. В ней люди черпали жизненные силы, искали директивы, находили откровения.

Я окончил университет и начал работать в газете. Называлась она «Штандар млодых» [1] «Знамя молодых» (польск.) — ежедневная молодежная газета, выходившая в 1950–1997 гг. Здесь и далее — примечания переводчика. . Я был начинающим репортером, ездил по присланным в редакцию письмам. Писавшие жаловались на несправедливости и бедность, на то, что государство забрало у них последнюю корову или что в их деревушке до сих пор нет электричества. Цензура ослабла, и можно было написать, например, что в деревне Ходув есть магазин, но всегда пустой, ничего там не купишь. Прогресс состоял в том, что при Сталине нельзя было написать, что какой-то магазин пустой, во всех должно было быть много товаров. Я мотался от деревушки к деревушке, от городишка к городишку на крестьянской телеге или на дребезжащем автобусе; легковые автомобили тогда были редкостью, да что там автомобили — велосипеды, и с теми было трудно.

Мой путь иногда, впрочем, довольно редко, лежал через приграничные деревушки. Потому что по мере приближения к границе земли пустели, и народ встречался все реже. Пустота усугубляла таинственность таких мест. И вот что еще меня поражало: в приграничной полосе царила тишина. Эта таинственность и эта тишина привлекали меня, интриговали. Так и подмывало глянуть, а что там дальше, по другую сторону. Я все думал, что же ощущает человек, когда пересекает границу. Что чувствует? О чем думает? Это, должно быть, момент эмоционального всплеска, возбуждения, напряжения. А с той стороны — так же? Наверняка по-другому. Но что означает это «по-другому»? Как это другое выглядит? На что похоже? А может, оно не похоже ни на что из известного мне и тем самым непостижимо, невообразимо? Но, в сущности, самое большое мое желание, не дававшее мне покоя, мучившее меня и изводившее, было весьма скромным: меня интересовал лишь сам момент, сам акт пересечения границы. Перейти и тут же вернуться — этого мне, думал я, вполне хватило бы, утолило бы мой необъяснимый, острый психологический голод.

Но как это сделать? Из моих школьных и университетских товарищей никто никогда не был за границей. Если у кого-то и были за границей знакомые, то он предпочитал этого не афишировать. Я досадовал на самого себя из-за этой ни на секунду не отпускавшей меня искусительной причуды.

Как-то раз я встретил в коридоре своего главного редактора, статную, видную блондинку с буйными, зачесанными набок волосами. Ее звали Ирена Тарловская. Что-то сказав мне о моих последних текстах, она как бы невзначай спросила о ближайших планах. Я перечислил названия деревень, куда мне предстояло поехать, и дела, которые меня там ждали, а потом набрался смелости и сказал: «Но вообще-то, мне хотелось бы съездить за границу». «За границу? — удивленно и слегка испуганно переспросила она, потому что в те времена ездить за границу было делом необычным. — Куда? Зачем?» — спросила она. «Ну, например, в Чехословакию», — ответил я. Мне совсем было необязательно в Париж или Лондон, нет, такого я не пытался даже вообразить, они меня даже не привлекали, мне хотелось всего лишь где-нибудь пересечь границу, все равно какую, потому что для меня не были важны ни цель, ни линия, ни черта, а важен сам чуть ли не мистический и трансцендентальный акт пересечения границы.

С той встречи в коридоре прошел год. В нашей репортерской комнате зазвонил телефон. Шефиня вызывала меня к себе. «Мы посылаем тебя, — сказала она, когда я встал перед редакторским столом. — Поедешь в Индию».

Первой моей реакцией было потрясение. И сразу — паника: я ничего не знаю об Индии. Лихорадочно ищу какие-нибудь ассоциации, образы, названия. Ничего не нашел: об Индии я не знал ничего. (Идея послать корреспондента в Индию родилась, когда несколькими месяцами ранее Польшу посетил первый лидер страны, не входящей в советский блок, и был им премьер-министр Индии Джавахарлал Неру. Устанавливались первые контакты. Мои репортажи должны были приблизить эту далекую страну.)

Под конец беседы, из которой я узнал, что еду, Тарловская открыла шкаф, взяла книгу и, подавая ее мне, сказала: «От меня, в дорогу». Это была толстая книга в твердом желтом, полотняном переплете. На обложке читаю тисненное золотом имя автора и название произведения: Геродот. ИСТОРИЯ

Старый двухмоторник, заслуженный ветеран фронтовых вылетов «DC-З», с крыльями в копоти выхлопных газов, с заплатками на корпусе летел почти пустой, с несколькими пассажирами, и летел в Рим. Возбужденный, сидел я у иллюминатора, не отрываясь от картины за бортом самолета, потому что я, никогда до тех пор не бывавший даже в горах, не говоря уже о парении в облаках, впервые смотрел на мир сверху, с высоты птичьего полета. Под нами медленно перемещались разноцветные клеточки шахматной доски, пестрые лоскутные одеяла, серо-зеленые ковры, и все это распростерто, разложено на земле как будто для просушки на солнце. Но быстро начало смеркаться, и как-то сразу вдруг сделалось темно.