Маргарет Дрэббл - Мой золотой Иерусалим

Когда подошла моя очередь идти к врачу, собственные жалобы представились мне такими банальными в сравнении с невзгодами стариков, с заботами и нуждой, что я засомневалась, стоит ли вообще тревожить из-за них врача. Однако здравый смысл подсказывал мне, что сделать это необходимо, и я пошла.

Женщина в белом халате проводила меня в хирургическую. Доктор Моффат оказался усталым молодым человеком с пристальным взглядом и светло-рыжими волосами. Мне стало его жалко, ведь наверняка он провел куда более неприятный час с четвертью, чем я. Доктор предложил мне сесть и спросил, чем может помочь, я ответила, что, по-моему, беременна. Тогда он спросил, давно ли я замужем, и я ответила, что вообще не замужем. Признаться в этом было совсем просто. Доктор покачал головой, скорее печально, чем сердито, и спросил, знают ли мои родители, как обстоит дело. Я ответила, что да, знают; мне показалось, что сказать «да» легче, чем вдаваться в объяснения насчет их пребывания в Африке. Он спросил, одобряют ли они меня, и я улыбнулась своей широкой, ничего не говорящей улыбкой, и сказала: «Более или менее». Затем мы углубились в подсчитывание сроков, и он объявил, что все произойдет в марте. Потом сказал, что постарается получить для меня место в больнице, хотя я должна понимать — мест не хватает и так далее и тому подобное. И спросил, можно ли узнать мой адрес. Записав его, доктор поинтересовался, живу ли я с родителями. И я ответила: «Нет, одна». Он спросил, известно ли мне об «Обществе помощи незамужним матерям», и я сказала: «Да».

— Они там очень милые и внимательные, помогают найти приемных родителей, — заметил доктор.

А потом пообещал известить меня насчет места в больнице и попросил прийти недели через две. На том мы и расстались.

Я вышла на прохладную вечернюю улицу и побрела без всякой цели. Я была озабочена, но даже не тем, что рожать ребенка, видимо, все-таки придется, а тем, как я удивилась и разозлилась, оттого что мне пришлось так долго ждать. Судя по виду больных в приемной, они давно с этими очередями примирились. Они знали, что будут ждать, знали, что это неизбежно, не знала только я. Интересно, сколько еще мне уготовано неприятных неожиданностей, о которых я даже не подозреваю? Ведь о целом ряде вещей мне до сих пор знать было ни к чему, а теперь придется с ними столкнуться. Я свернула на Марилебон-Роуд и направилась в сторону красиво освещенного блестящего шпиля Кастрол Хауз [12] Кастрол Хауз — конторское здание фирмы смазочных масел. Интересный образец современной архитектуры. Построен в 1959 г. Архитектор Г. Уорд. . Я ощущала опасность. Я чувствовала, что тучи сгущаются, что моя независимость под угрозой. И не представляла, как мне удастся справиться самой.

Раз уж вышло так, что я решила иметь ребенка, а точнее, не решилась его не иметь, передо мной неотвратимо встала проблема предания этого факта гласности. Подобную новость невозможно скрывать вечно, а я была уже на четвертом месяце. С этой точки зрения отсутствие моих родителей было мне как раз на руку, с другими членами нашей семьи я виделась крайне редко. Брата в Доркинге я навещала по обязанности примерно раз в четыре месяца, но этого легко было избежать. Сестре же, по моему убеждению, в какой-то момент следовало рассказать, ведь у нее самой трое детей, и, наверно, она мне посочувствует. Мы с Беатрис всегда ладили, насколько это возможно между сестрами. Тем не менее, я не спешила ей писать. Терпеть не могу поднимать шум. И не люблю причинять беспокойство.

По иному обстояло дело с друзьями. Думая о Джо и Роджере, я терялась в догадках, как поступить. Мне не очень нравилось разгуливать с ними повсюду, ожидая ребенка от кого-то другого, и не думаю, что, знай они правду, это понравилось бы им самим, хотя ничего нельзя сказать заранее. С другой стороны, меня ничуть не привлекало проводить в одиночестве вечер за вечером, если я расстанусь с ними обоими. Мне и сейчас-то было довольно трудно не давать себе впасть в уныние, а если у меня объявится столько свободного времени, куда я денусь? К тому же я никак не могла решить, когда приступить к обнародованию моей новости. Может быть, стоит отложить это до тех пор, пока все не станет видно невооруженным глазом? Нет, нельзя. Значит, я должна поднять вопрос до того, как мое положение станет для всех очевидным, а времени у меня оставалось в обрез. Я и сейчас уже не могла застегнуть юбку и не влезала в лифчики. Сотню раз я прокручивала в уме сцену признания, но даже в мыслях мне не удавалось изложить все должным изяществом, знанием дела, тактом и уверенностью в себе. Мне казалось, что Джо — более легкий вариант, ведь его я знала лучше. И как-то вечером я с бухты-барахты пустилась с ним в объяснения, спровоцированная случайным замечанием, которое он сделал, пока мы шли по Парк-лейн.

— Слушай, ты видела фильм Бергмана о родильном доме? — спросил он. — Ну тот, где у каких-то странных женщин все время случаются выкидыши?

— Только не говори мне про родильные дома, — ответила я почти машинально.

— Почему? — удивился Джо. — Тебя это расстраивает? Ты что, не любишь такие темы? До чего же ты нетипичная женщина!

— Глупости, — возразила я. — Просто я не желаю слушать о родильных домах. Я сама скоро туда угожу.

— Что?! — воскликнул Джо.

— То, что я беременна, — сказала я сварливо.

— Ого! — проговорил Джо, не замедляя шага. Через несколько минут он добавил: — Но ты же не собираешься рожать?

— Именно собираюсь, — ответила я.

— Зачем?

— А почему бы и нет? Не вижу причин, почему бы мне не иметь ребенка. А ты?

— Да я могу привести тебе их хоть сотню. По-моему, это в высшей степени нелепая, романтическая, идиотская затея. Чушь какая-то. Мне кажется, ты спятила.

— Не понимаю почему, — упрямо повторила я.

— Да, кстати, а он что говорит? — продолжал Джо. — Это же его вина, вот пусть и вытаскивает тебя из этой истории. Он ведь достаточно богат, правда? Почему бы тебе не попросить его раскошелиться, ты бы уехала и устроила все наилучшим образом.

— Ты имеешь в виду Роджера? — слабеющим голосом спросила я.

— Ну да, Роджера. Почему вы не поженитесь? Нет, только, ради Бога, не трудись объяснять мне. Не представляю, чтобы кому-нибудь захотелось выйти замуж за этого расфуфыренного болвана и эгоиста, за эту бездарность. Но если тебе противно выходить за него, можно же что-то сделать.

— Ничего делать не хочу.

— Только не уверяй меня, будто ты хочешь ребенка.

— Не возражаю, — ответила я.

— Но все-таки, что он об этом думает? Если он вообще думает?

— Я ему еще не говорила, — сказала я, и это была чистая правда.

— Не говорила? Нет, ты положительно свихнулась. Интересно, почему?

— Просто к слову не пришлось.