Дмитрий Панченко - Записки русского бедуина

Когда римляне станут владыками мира, они отдадут должное греческой культуре, но на политические способности греков будут смотреть свысока. Историки Нового времени пойдут у них на поводу, и если влияние греческой культуры на Рим станет расхожей истиной, то в греческом происхождении римского государственного строя людей приходится убеждать.

Присутствие греческих корней в цивилизации римской Испании, Франции или прирейнской Германии мы распознаем не только в театрах и виноградниках, но и в одной из основ процветания этих стран, то есть в широком распространении в них самоуправляющихся городских общин. На европейские земли римляне принесли общественную организацию, зиждившуюся на свободном труде и коллективном благоустройстве, — организацию, сформировавшуюся у них самих под влиянием греков.

Уточним: римляне — это греки, аккуратно подстриженные и тщательно выбритые. Им свойственны методичность и выдержка, они настойчивы в достижении поставленной цели. Мир воображения им безразличен. Веками они будут обходиться без литературы, а оригинальной римской философии и науки вообще не появится. Они трезвы и практичны. Греки тоже были воинственны (пока они жили в мире, в котором в любой момент могли подвергнуться нападению), но захватнический инстинкт у них не развился — да и не мог: в каждом отдельном государстве их было слишком мало для этого. Экспансии города-государства, казалось, был предустановлен естественный предел, но Римское государство освоило удивительное искусство прирастать подчиненными, зависимыми и союзными племенами, городами, народами.

Римлянам шло на пользу быть битыми. Когда, примерно за триста лет до Галльских войн Цезаря, лучшими защитниками Рима оказались гуси, там взялись за ум. Не в одночасье, не без ожесточенных споров римляне пошли на меры, известные как законодательство Лициния и Секстия. Их результатом явились консолидированная политическая элита, более не расколотая на потомственную знать и безродных выскочек, и консолидированный гражданский коллектив, в котором не только верхушка, но и большинство народа оказались заинтересованными в военных победах, ибо теперь часть захваченной у противников земли государство обращало в общественную землю, на которой любой римский гражданин мог получить участок за незначительную арендную плату. Стабильность и преемственность политической элиты обеспечила методичность, планомерность и компетентность римской внешней политики. Влиятельных семейств в государстве было достаточно много для того, чтобы не допустить чрезмерной концентрации власти в руках узких групп. Строгая субординация, принятая в семьях римского нобилитета, воспитывала дисциплину, которая через воинскую службу прививалась всему народу. Четкий порядок продвижения по ступеням военно-политической лестницы немало способствовал уважению к порядку и подготовленности предводителей легионов и государства. С раскрепощением личности оставалось, правда, ждать до лучших — или худших времен.

Все стало меняться, когда римляне всех вокруг победили. Начиная со 168 г. до н. э. политика римского сената отличается крайней неразборчивостью по отношению как к чужим, так и своим. Политическая карьера теперь минимально омрачена опасностью потерять жизнь в сражении, зато возможности обогащения открываются бескрайние. Понятно, какого рода людей отныне притягивает политическое поприще, и по степени бездарности и коррумпированности римская политическая элита начинает вскоре походить на ту, которую мы с вами слишком даже хорошо знаем. Настоятельность преобразований породила раскол, который и является фоном проникновения римлян в страну, именуемую ныне Францией, — что и было решающим в формировании римской Европы.

В наступлении на кельтов, или галлов, всегда усердствовали демократически настроенные политики. К заальпийским завоеваниям первым обратился Марк Фульвий Флакк — тот самый, который убеждал Гая Гракха вести переговоры с правительством с позиции силы (но силы недостало даже на переговоры). Его дело продолжил Цезарь. Римскому, а затем объединенному римско-италийскому народу не хватало земли, да и коммерсанты Италии хотели развернуться на малоосвоенных рынках сбыта. Пока народ был заинтересован в освоении новых территорий, дела шли сносно даже при плохих правительствах и гражданском расколе. И завоевания оказались прочными.

Итак, Цезарь — как пройти мимо него? Римляне неспроста брились. Римская дисциплина включает и самодисциплину. Они культивируют солидность, в их поведении больше, чем у греков, внутреннего контроля. И когда Рим дойдет до раскрепощения личности, римские личности предстанут более сложными и конфликтными. Рим явится заповедником монстров, но зато римские портреты сплошь и рядом оказываются выразительнее греческих, зато и столь интересные фигуры, как Цезарь.

«Записки о Галльской войне» написаны стопроцентно умным человеком. Главнокомандующий и начальник штаба в одном лице выступает в качестве историка собственной кампании и делает это не на пенсии, обратившись к воспоминаниям, а в самый запутанный момент политической борьбы, когда необходимо потрудиться над тем, чтобы создать в глазах общества наиболее выгодное представление о себе и своих действиях. И вот в таком сочинении вы не находите ни одной фальшивой ноты! При этом деловой отчет, свободный от вымысла, оказывается еще и художественной прозой.

Сами военные операции — пример смелости, быстроты, несгибаемой воли и умения побуждать солдат делать именно то, что нужно. Кое-что, конечно, смущает. Цезарь явился в Галлию в качестве защитника и действительно там, где Рейн поворачивает на север, разгромил германцев Ариовиста (эти места мне хорошо знакомы: именно здесь я обыкновенно пересекаю франконемецкую границу). Вскоре, однако, защитник обернулся завоевателем. Все было проделано виртуозно и с малой кровью — но сколько ее прольется потом, когда галлы опомнятся? И не повторится ли такой ход событий в гражданские войны — сперва едва ли не самая блестящая в военной истории испанская кампания — все сдались и все целы, — а затем годы ожесточенных сражений? Вот и выходит: Цезарь не был жестоким человеком, а по количеству пущенной крови, кажется, оставил далеко позади всех полководцев древности. Ведь когда начинаешь войну, никогда не знаешь, куда она приведет. Это мало кто понимает, но Цезарь, надо думать, читал Фукидида.

В молодости Цезарь, несмотря на настояния диктатора, отказался развестись с женой; скорее из любознательности и азарта, нежели стратегического расчета, он переправился в Британию; его трезвость никогда не переходила в мелочность. У него много привлекательных черт, за ним много красивых поступков. Историка примиряет с ним его конструктивность. Он угадывает будущее. Завоеванная Галлия станет процветающей страной, германцы на столетия оставят мысли о вторжении в Италию, Рим примет новый государственный строй, а имя Цезаря унаследуют русские цари и немецкие кайзеры; календарь, введенный по инициативе Цезаря, до сих пор в употреблении у части христианского мира. Принимая в рассуждение обыденность войны в его время, с ним легко примириться. За одним исключением. Он продал в рабство великое множество людей, причем делал это не столько для того, чтобы устрашить галлов и тем самым предупредить будущее взаимное кровопролитие, сколько для того, чтобы получить средства на политический подкуп и вербовку своих сторонников в Риме. За это он, правда, был наказан.