Майкл Уэст - Американский пирог

— А что такое? — спрашивала сестричка.

— Да даже и не знаю.

— Вот что, давайте-ка ляжем в постель.

— Деточка, будь добра, позвони моим внучкам.

— Сейчас-сейчас. Садитесь сюда, во-от так. А теперь положим ножки.

Она помогла мне забраться в постель, и я откинулась на подушку. (По правде говоря, в больницах безбожно экономят на подушках и на одеялах.) И тут вокруг стемнело.

— Спасибо, милая, что выключила свет. А то мои старые глаза разболелись, — сказала я или, может быть, подумала, что сказала.

Но она, похоже, не расслышала, потому что уже через секунду свет снова зажегся — такой мягкий и теплый свет, что я вспомнила, как в конце апреля мы с Амосом выкапываем дикий папоротник вдоль ручья. Амос становится прямо на колени на лесной мох. Его фигура залита солнцем, которое светит на нас сквозь кроны берез, а с неба доносится пение соек. Течение в Церковном ручье очень быстрое, но мне кажется, что вода бежит в обратную сторону. Я слышу голоса детей: Руфи, Джози и Амоса-младшего. Но, погодите, тут что-то не так: Джози ведь не умеет говорить, а Амос-младший умер… Господи, как давно это было!

Но в воздухе звенит детский смех, чистый, как ключевая вода. Я вижу маму и папу, ждущих меня на крыльце, а рядом с ними — Берла и Хэтти. Позади них сидят все прочие Прэи, что когда-то едва-едва вырвались из битвы при Аламо. И мне кажется, что они добирались сюда всю нашу жизнь, пока у нас бушевали войны и наступал мир, пока мои близкие рождались, умирали и разбредались по свету, — они все добирались в мой садик ради этого самого мига.

Солнце припекает мне затылок и наполняет мою душу восторгом. Я опускаюсь на коленки рядом с Амосом и чувствую его дыхание. Наши мысли порхают легко, словно бабочки; и я, вытащив из кармана столовую ложку, тоже начинаю копать.

Мне снилось, что я живу на ферме у Джексона, причем лето уже наступило и розовый куст в его саду вырос мне по грудь. Мы с Минервой сидим на веранде и шьем лоскутное одеяло. Ткань наших с ней жизней полна настоящих людей, а не вертлявых жеманниц вроде приятельниц Сисси. Еще вчера я ненавидела Таллулу, а сегодня мне приснилось, как я сажаю здесь циннии. Тут быстро понимаешь, что значит «чувство локтя», что такое поддержка окружающих, насколько уверенно и надежно ощущаешь себя среди тех, кто знал твою семью многие годы. Вернуться туда, где ты родилась, может быть очень приятно. Видимо, это и называется «вернуться к истокам».

Посреди ночи зазвонил телефон. Мне снилось, что я уже иду взять трубку, удивляясь, не забыл ли Сэм о разнице часовых поясов. Он единственный мог позвонить так поздно. Я села и протерла глаза. В комнате было темно, а из коридора по-прежнему доносились телефонные звонки. Затем скрипнула дверь соседней спальни, и дощатый пол застонал под шагами Элинор.

— Алло? — сказала она, а через несколько секунд вдруг разревелась. — Но как же так? — стенала она.

Я скинула одеяло и пулей выскочила из кровати. Глаза у сестры приобрели какой-то странный оттенок: не желтый, а коричневатый, похожий на цвет расплавленного сахара. Она бурно всхлипывала и опиралась о стену, словно боясь упасть.

— Кажется, меня сейчас стошнит, — сказала она и глянула через коридор в сторону ванной. Над умывальником горел ночник, освещавший портрет брата Стоуи.

— Что случилось? — крикнула я. — Кто это звонил?

Элинор уставилась на меня и прорыдала:

— Они потеряли Минерву!

— Потеряли? Как?

Я представила, что она отправилась гулять во сне, натыкаясь на углы и открытые двери. Когда я студенткой проходила практику в больнице Джона Гастона, один пациент, страдавший старческим слабоумием, залез в бельевую и уснул на кипе шерстяных одеял.

— Она умерла.

Когда мы приехали в больницу, доктор Старбак поджидал нас в коридоре вместе с усталой медсестрой.

— Мне очень жаль, — бросил он совершенно равнодушно. — Ей уже ничем нельзя было помочь.

— Но как это произошло? — заорала я под хныканье Элинор. Мне было плевать, что я перебужу всю больницу. — Я видела ее всего несколько часов назад, и она была в порядке.

— Произошла остановка сердца, — сказал доктор Старбак. — Не подскажете, в какое похоронное бюро нам обратиться?

— Я хочу ее видеть.

Он явно изумился, но все же кивнул на дверь. Я обернулась к Элинор, схватила ее за руку и потащила за собой. В палате царил полумрак, и только над кроватью Минервы горел ночник. Она была укрыта по самую шею; глаза ее были закрыты. Мне вдруг показалась, что она жива; я ведь сотни раз видела ее спящей. Элинор грузно осела на пол.

— Минерва? — прошептала я, невольно ожидая, что сомкнутые веки сейчас затрепещут. — Мин?

Подняв простыню, я дотронулась до ее руки. Ладонь оказалась теплой. На секунду я решила, что доктор ошибся: ведь мертвец не может быть теплым. Но потом я вспомнила про Минервин жар. Подоконник был завален букетами и открытками с пожеланием скорейшего выздоровления. За все три дня ее болезни я ничего ей не принесла — ни единого цветочка. Меня вдруг ужалила мысль, что я все на свете проглядела. Моя бабушка умирала, а я, по своей глупости, даже не поняла этого. Ну как себе такое простить?! Пока я смотрела на открытки, в воздухе произошло какое-то легкое движение. Открытки шелохнулись, и часть их упала на пол. Мне показалось, что душа Минервы порхает по комнате и шлет мне молчаливый упрек. Я посмотрела на Элинор: заметила ли она этот ветерок. Но сестра так и сидела на полу, понурив голову.

— Не может быть, чтобы она умерла! — всхлипнула она, посмотрев на меня. — Мы что, никогда не услышим ее голоса?!

Я опустилась на корточки, обхватила ее руками и обняла так крепко, как только могла. Так мы и сидели, пока я не вспомнила о Джо-Нелл. Надо было и ей сообщить. Рассвет еще занимался, и мне страшно не хотелось ее будить: теперь-то нам всем не скоро удастся заснуть.

— Пойдем, — сказала я.

— Я не могу, — всхлипнула Элинор, но поднялась с пола.

Мы покинули палату Минервы, прошли мимо доктора и спустились на этаж Джо-Нелл.

Мне приснился отвратительный кошмар про то, что Минерва умерла и мы с сестрами отправились в универмаг за траурными платьями. Едва приблизились к кассе, как из аппарата зазмеилась длинная лента бумаги. Я схватила ее, решив, будто это чек, но увидела, что держу свидетельство о смерти. На следующее утро, когда Фредди рассказала мне, что произошло этой ночью, я воскликнула:

— Именно это мне и приснилось! Богом клянусь!

— Сделай-ка одолжение, — сказала мне Элинор, — постарайся не видеть снов обо мне.

Я выписалась из больницы на собственный страх и риск. Медсестры заставили меня подписать какие-то бумаги, чтобы я не могла потом подать на них в суд. Они ведь видели, как ко мне пожаловали служащие железнодорожной компании, желавшие задобрить меня шоколадом и гвоздиками — пожилые господа в костюмах-тройках, с пожелтевшими ногтями и тяжелым запахом изо рта. Они приходили дня три назад.