ЛЕВ КВИН - ЗВЕЗДЫ ЧУЖОЙ СТОРОНЫ

– Пленный?

– Эсэс. Танк к нам привел, – словоохотливо сообщил он.

– А за что же его сюда?

– У него в танке еще трое были, – пояснил автоматчик. – Их окружили, он решил сдаться. Ну, а для верности всему своему экипажу башки отпилил – спали они. Думал, наши так его лучше примут. Привел танк, кричит «Гитлер капут!» и башки тащит за волосья. Внутри кровищи – жуть…

Значит, эти бурые пятна… Немец почувствовал мой взгляд, беспокойно задвигался.

– Шуфт! Мердер! (Подлец! Убийца! (нем.) – не удержался я.

– Нельзя с ним говорить, товарищ лейтенант.

Солдат поправил автомат на груди. Немец еще больше съежился, пригнулся к земле.

– В переднюю вошел подтянутый франтоватый сержант.

– Лейтенант Мусатов? К младшему лейтенанту Серкову. Вон та дверь.

Дверь вела в ванную комнату, довольно просторную, со стенами из кафеля. Под изогнутой блестящей шеей душа, прямо над ванной, стоял сколоченный из нетесаных досок и покрытый газетами стол, на нем грудились папки.

Младший лейтенант Серков сидел у стола, спиной к двери. Я поздоровался. Он не ответил. Я поздоровался снова, на этот раз громче. Он снова ничего не ответил, даже не повернулся и полез рукой в ванну – там у него лежала куча папок.

Я потоптался у двери. Во мне закипало то самое, что наш командир взвода в училище называл партизанщиной. «Я из вас эту партизанщину вытравлю», – все грозился он. Все-таки, кажется, не всю вытравил.

– Ио напот киванок, алхаднадь элфтарш (Добрый день, товарищ младший лейтенант! (венг.), – произнес я как можно любезнее.

Младший лейтенант моментально обернулся. У него было такое же оторопелое лицо, как вчера утром у Сеньки Гусарова, когда я брызнул на него, сонного, водой.

– Что вы сказали?

– То же самое, что и дважды до этого. «Здравствуйте, товарищ младший лейтенант». По-венгерски. Мне показалось, вы по-русски не понимаете.

– Товарищ лейтенант! – у него голос срывался от злости.

– Слушаю вас, товарищ младший лейтенант! – упор я сделал на слове «младший».

Он рывком повернулся к своим папкам. Я постоял немного, потом решил: ну его к черту! Тоже мне генерал – стоять перед ним. Взял стул и сел. Он не шевельнулся.

Помолчали. Потом он, так и не повернув головы, спросил:

– Мусатов, Александр Иванович?

– Так точно! – рявкнул я по-уставному.

– Барнаул, двадцать третий год рождения?

– Так точно!

Очевидно, перед ним лежало мое личное дело. Он спросил о моей национальности, был ли я под судом, еще какую-то чепуху. Я долбил с усердием попугая: «Так точно, так точно!» Он злился, но я не давал абсолютно никакого повода придраться.

Наконец, он сказал:

– У вас несоответствие.

– Что вы говорите! – деланно ужаснулся я.

– Вот! – он держал в руках две анкеты, заполненные мною в разное время. – Здесь вы пишете в графе об иностранных языках: «венгерский – свободно». А здесь – «Знаю венгерский». Просто «знаю», – подчеркнул он.

Младший лейтенант смотрел на меня с проницательностью Шерлока Холмса. Недоставало только трубки и еще двух десятков лет – младший лейтенант был не старше меня.

Я молчал. Нарочно. У него дрогнули ноздри.

– Так как же у вас все-таки с венгерским? «Знаю» или «свободно»?

– Дайте мне, пожалуйста, подумать.

Мой тон был изысканно вежлив; ему ничего больше не оставалось, как раздувать ноздри.

– Знаю… свободно, – сказал я наконец. – Почти как русский.

– Откуда?

Я рассказал. Мой отец, железнодорожный машинист, погиб в тридцатом во время крушения. Мать умерла двумя годами раньше. Меня взял к себе старый друг отца Ференц Ланьи – они вместе партизанили во время колчаковщины. Дядя Фери. Венгр по национальности. До самой армии я был членом их семьи. А они дома говорили по-венгерски – дядя Фери, тетя Илона, близнецы Аннуш и Иолан. И я тоже.

– На Алтае венгры? – подозрительно уставился на меня младший лейтенант.

– Он из бывших военнопленных. А потом, после гражданской, остался у нас и вызвал к себе жену – ей разрешили.

– Где он теперь?

– Умер. В сорок первом. Перед самой войной.

– Что-то у вас все умирают. Я еще проверю.

Больше я не мог выдержать. Сквозь тонкий непрочный слой джентльменской учтивости снова прорвалась партизанщина.

– Нас здесь никто не слышит? – спросил я шепотом и оглянулся по сторонам.

– Разумеется, никто! – Он тоже понизил голос и потянулся ко мне в нетерпении. – А что?

– Не чванься, горох, перед бобами, – доверительно шепнул я.

До него дошло не сразу.

– Что вы сказали?

– Это сказал вовсе не я. Это сказал Рофамес, выдающийся философ древнего Египта.

Выдающегося философа древнего Египта я открыл до войны, еще в школе, на каком-то скучном уроке. Особых познаний для этого не требовалось. Надо было только прочитать наоборот слово «семафор».

Младший лейтенант побелел. Я смотрел на него с завистью. Вот бы мне так! А то я, когда злюсь или смущаюсь, краснею, как нашкодивший первоклашка.

– Хулиганство! Вы забыли, где находитесь! Это вам даром не пройдет!

Он резко встал и вышел, оставив меня одного в ванной. Честно говоря, я струхнул. Побежит к своему начальству, нажалуется. Кому поверят – ему или мне?

Он вернулся с торжествующим видом.

– Лейтенант Мусатов, пойдете к полковнику. – Взял со стола мое личное дело, ловко перебросил папку из правой руки в левую. – Давайте, давайте!

Я пошел за ним. Он все оглядывался, зловеще улыбаясь: погоди, будет тебе… Надо было связываться с этим дубом!

– Сюда! – младший лейтенант, открыв дверь, пропустил меня вперед.

Навстречу поднялся худой, широкий в кости полковник с желтым лицом и седой головой.

– Товарищ полковник…

– Ладно, ладно! – он махнул рукой, показал на стул. – Садитесь, лейтенант.

– Его личное дело. – Младший лейтенант, почтительно согнувшись, положил на стол папку с бумагами.

– Вы свободны, Серков.

Тот лихо повернулся через плечо, вышел. Полковник подошел к столу, небрежно полистал мое личное дело.

– Знаете, зачем вас вызвали?

Я, пока сидел один в ванной, успел перебрать в уме все возможные причины. Не зря, ох, кажется, не зря младший лейтенант так напирал на мой венгерский язык!

– Так точно!

– Вот как! Зачем же?

– Мне не следовало так разговаривать с ним… Ну, с младшим лейтенантом этим.

Он сразу понял мой ход, усмехнулся, погрозил пальцем. Но все же опросил:

– А как вы с ним разговаривали?

Я честно выложил все, как было – полковник мне понравился. Особенно глаза: живые, с юморком.

Он выслушал, поглядывая на меня с доброжелательной улыбкой, а когда я упомянул про моего философа – рассмеялся.

– Рофамес? А что, звучит вполне по-египетски. Рамзес, Рофамес… Эх, молодежь, молодежь! На губе пушок, в голове ветерок… Между прочим, он тоже только из училища, как и вы. Немножко зазнайка: смотрите все кругом, какая я ответственная личность! А так неплохой паренек. Глаз у него по части бумаг зоркий: неточности, расхождения… Ну, ладно. – Он сразу посерьезнел, взгляд стал пристальным и цепким. – Мы вас тут подзадержали в резерве. Рацию хорошо знаете?