Лев Квин - Улица Королевы Вильгельмины: Повесть о странностях времени

Новая повесть Льва Квина, необычна для нашей литературы. Основываясь на своей богатой событиями жизни, известный писатель создал произведение, полное неожиданных увлекательных поворотов, тонко и ненавязчиво связанное как с прошлым, так и нынешними трудными временами. Доверительный тон повести, присущий Льву Квину юмор, от мягкого подтрунивания над излишней доверчивостью, в том числе и своей собственной, до едкой ироничности, когда дело касается всякого рода прохиндеев и приспособленцев, вызывают у читателя острое чувство сопереживания и не позволяют оторваться от живой и интересной книги, пока не перевернута последняя ее страница.

В книгу вошла и документальная повесть «Горький дым костров».

Когда вскоре после войны я, совсем еще юный старлейт, был неожиданно послан с границы Австрии с Чехословакией сначала в предместье Будапешта, а затем и в самый центр венгерской столицы, то был приятно удивлен. Как, оказывается, у меня много знакомых молодых ребят в миллионном городе!

Между тем это вовсе не было случайностью. В последние месяцы боевых действий в Венгрии наши командиры высокого ранга, исходя из своих далеко идущих соображений, надергали в спешном порядке по разным частям головастых резвых офицеров помоложе и стали гонять их со всякими деликатными поручениями с одного края фронта на другой, а то и вовсе за край, на ту сторону. Искали мы именитых венгров, не захотевших сотрудничать с фашистами и рассыпавшихся из Будапешта по укромным углам, от греха подальше. Сегодня эти люди не значили ничего, а вот завтра... Завтра, после освобождения Венгрии, каждый из них мог сыграть немаловажную роль. Добывать адреса таких «людей будущего», добираться к ним по тайным тропам нам как раз и помогали молодые венгерские партизаны и просто «одноразовые» добровольцы из антифашистов, такие же горячие и бесшабашные, как мы. В то время я и заработал кличку «руски литинант» и, честно признаться, мне было здорово приятно. когда позднее, уже в Будапеште, знакомые, а случалось, даже вроде и вовсе незнакомые венгерские парни крепко жали мне руку и, улыбаясь, произносили, как пароль: «А, руски литинант!»

Впрочем, может быть, и других моих коллег по ночным челночным рейдам называли тоже так. Что-то вроде коллективного псевдонима.

К тому же я тогда уже вполне прилично лопотал по-венгерски. И венгры, не только молодые, с наслаждением перебрасываясь со мной парой немудреных фраз на своем языке, тут же присвоили мне новую, более высокой степени кличку: «Мадьярул беселе руски литинант» — «Русский лейтенант, говорящий по-венгерски».

А таких было, ей-богу не вру, считанные единицы.

Мой новый командир подполковник Гуркин, начальник отделения по работе среди венгерского населения, крупный специалист по истории Англии и потому, вероятно, оказавшийся неожиданно для самого себя в этой должности («Какая разница — Венгрия или Англия? Главное, научен человек видеть сквозь далекую прошлую перспективу близкое светлое будущее любой страны» — так или подобным образом рассуждали, назначая его в самых верхах), был мне знаком. В феврале сорок пятого незабываемые трое суток мы проболтались с ним во фронтовой неразберихе по забитому ошалелыми эсэсовцами осажденному Будапешту, умудрясь не только выйти целыми из этой передряги, но еще и притащить с тобой десяток голодных и невероятно словоохотливых языков.

Так вот, этот самый знакомый мне специалист по истории Англии, когда я доложил ему по всей форме о прибытии к новому месту службы, сказал сразу по-свойски и без всяких обиняков:

— Меня привлекает в вас, старший лейтенант, одно качество: умение быстро сходиться с людьми. Поэтому, не скрою, истребовал вас к себе, несмотря на некоторое противодействие в штабных верхах. Работаем так: я даю направление — и вы получаете полную свободу действий. Первый ваш промах я просто не замечаю. Второй — вызываю на ковер, Третий — пожмем друг другу руки и расходимся без всякой обиды.

Скажу сразу: промахов было много. Но на ковре не стоял ни разу. Кроме... Но об этом потом. А вот руки жали друг другу частенько. Подполковник страдал забывчивостью и с каждым сотрудником здоровался, случалось, по нескольку раз за день. Или так полагалось на английский просвещенный манер?

Двинул он меня поначалу по молодежной части. Ну и правильно! Если я и имел кое-какой политический опыт, то прежде всего по этим делам. Недаром же протрубил в буржуазной Латвии несколько лет на подпольной работе в запрещенном Союзе трудовой молодежи, даже в тюрьме успел посидеть. Неплохо разбирался в буржуазных молодежных движениях, приходилось вести в разных формах и нелегальную политическую пропаганду. Ну а в Венгрии после войны развелось более полусотни разного направления молодежных организаций: и правых, и левых, и архилевых, и католических, и протестантских, и скаутских, и просто спортивных, впрочем за каждой такой спортивной организацией обязательно маячил хоть большой, хоть поменьше вопросительный знак.

Я скинул, как было велено, военную форму, получил на складе АХО приличный штатский костюм из трофейных, шляпу (не синюю и не сидящую как колпак), модный в те времена пыльник и пошел шуровать с утра до вечера и с вечера до рассвета — многие молодежные клубы в послевоенной ошалелости работали и до и после полуночи.

Легче и приятнее всего было иметь дело с новыми демократическими организациями. И знакомых по лесам северо-восточной части Венгрии там оказалось немало, и бывших военнопленных-антифашистов, и просто хороших ребят, у которых загорались глаза, когда товарищи говорили им, что вот этот широко улыбающийся молодой человек и есть тот самый «руски литинант».

Я охапками тащил от них все: и серьезные сведения, и обрывки разговоров, и сплетни. Потом, в тиши ночной, тщательно, как мог, сортировал все это добро, отделяя зерна от плевел. А утром докладывал выводы подполковнику. Он нахваливал:

— Ай молодец, ай шустряк! — и добавлял тем же тоном: — И не заметили даже, как они заливают. В одном Будакеси, видишь ли, у них пятьсот членов! Тогда во всем Будапеште не меньше полумиллиона!