Лев Квин - В те дни

Это было в буржуазной Латвии в 1936 году. Начальник школьных властей Риги ярый реакционер Мильгравис в газетной статье злобно обрушился на некоторых латышских учителей. В чём же была их вина? Оказывается, они осмеливались рекомендовать учащимся такие «крамольные» произведения, как «Война и мир» Толстого, «Записки охотника» Тургенева, книги Бальзака, Флобера, Максима Горького.

В Латвии в те годы господствовал фашистский режим. Это было чёрное время. Трудящиеся были лишены всех прав. За любое неосторожное слово людей бросали в тюрьмы. Казалось, некому ответить на этот наглый выпад против величайших писателей человечества.

Но Мильгравис всё же получил отпор, и не только он. Как пощёчина всем заправилам буржуазной Латвии, прозвучал смелый голос, разоблачивший мракобесие фашистов и их животную ненависть ко всему передовому, голос, выразивший уверенность, что латышские юноши и девушки, вопреки всем потугам мильгрависов, будут и впредь черпать силы и знания из прекрасных произведений мировой литературы.

Кто же не побоялся преследований фашистов? Это был журнал «Брива Яунатне» («Свободная молодёжь»), боевой орган подпольного латышского комсомола…

Комсомол Латвии, один из отрядов героического Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодёжи, прошёл славный боевой путь.

Созданный в 1919 году, он более двадцати лет под руководством Коммунистической партии Латвии поднимал латышскую трудящуюся молодёжь на борьбу за свержение ига капитализма, за советскую власть.

Эта борьба велась в исключительно трудных условиях. Комсомол, как и партия, находился в глубоком подполье. Агенты охранки рыскали по заводам, фабрикам, школам, молодёжным общежитиям, пытаясь обнаружить следы комсомольцев. За «подозрительными» устанавливали слежку, их арестовывали. Лишь с 1928 по 1933 год за принадлежность к нелегальному КСМ охранка арестовала 7239 юношей и девушек.

Схваченные охранкой комсомольцы подвергались пыткам и издевательствам. После короткой судебной комедии их заточали на долгие годы в тюрьмы, посылали на каторгу. А случалось, что фашистские бандиты убивали попавших в их руки молодых борцов. В 1933 году ими был замучен в рижской политохранке 22-летний Фрицис Гайлис. После зверской расправы с комсомольцем шпики, пытаясь создать видимость самоубийства, выбросили его тело из окна четвёртого этажа. Но народ узнал правду о кровавом злодеянии.

Несмотря на страшный террор, несмотря на все ухищрения охранников, латышские комсомольцы делали своё дело. С помощью старших братьев — коммунистов они научились водить за нос многочисленных шпиков, избегать ловушек, находили пути для того, чтобы рассказывать правду о Советском Союзе, разоблачать фашистов, поддерживать среди молодёжи боевой дух. А когда охранка вырывала комсомольца из рядов борющихся, на его место тотчас же вставали новые борцы.

Так фашистам и не удалось ликвидировать комсомол, хотя они десятки раз хвастливо объявляли его «окончательно уничтоженным».

И вот настал день освобождения. В июне 1940 года трудящиеся Латвии, руководимые компартией, при поддержке братской Красной Армии, свергли ненавистный фашистский режим и установили в стране советскую власть. Началась новая, светлая эпоха в жизни латышского народа.

В-предлагаемых юному читателю рассказах отражены отдельные эпизоды подпольной работы латышских комсомольцев в 1934-940 годах.

Обычный осенний день. На улице пасмурно, сыро. Собирается дождь. Брр!

Хорошо бы сейчас пристроиться у тёплой печи и унестись вслед за героями какой-либо книги в неизведанные жаркие страны. Но увы! Приходится сидеть в холодном неуютном классе, где всё знакомо до мелочи, до приторности.

Вот зияет на стене чёрная классная доска, похожая на квадратную пасть. Над ней большой медный крест с распятым пластмассовым Христом. У спасителя отбит нос и часть тернового венца. Прошлой весной ему в голову угодил случайный камень, пущенный через окно неизвестным малолетним нечестивцем…

Вот учительский стол с двумя обгорелыми пятнами, похожими на Африку с Мадагаскаром — недавно Юрка Пуринь подложил кусок фосфора под классный журнал и чуть было не наделал пожар…

Вот…

— Идёт, идёт!

Я вздрагиваю от этого громкого крика. Маленький, юркий Романовский бежит от двери к своей парте на «Камчатке». Он сегодня дежурный и отвечает за порядок в классе.

Сразу становится тихо. Госпожу Раудупс, преподавательницу латышской литературы, боятся даже самые отчаянные сорви-головы нашей гимназии.

С шумом распахивается дверь. В класс влетает тощая пожилая женщина. У неё вытаращенные глаза, длинный тонкий нос и короткая мальчишеская причёска. Учительница с силой швыряет на стол портфель, наполненный книгами:

— Кто дежурный? — визгливо кричит она, топнув ногой в мужском полуботинке. И тотчас же приказывает:

— Молитву!.. Живее, ну! Романовский дрожащим голосом начинает:

— Отче наш…

Мы все стоим, набожно сложив руки и опустив глаза. Раудупс сегодня не в духе. Когда она в хорошем настроении, то здоровается с нами. Если же урок начинается с криков и молитвы — значит будут сегодня и двойки, и колы, и прочие гимназические неприятности.

В первую очередь достанется, конечно, мне. И всё из-за этого жабьемордого Вирзы — придворного стихоплёта Ульманиса (Ульманис — фашистский правитель буржуазной Латвии).

Вирза — кумир нашей Раудупс. Урока не проходит, чтобы она, полузакрыв глаза и мерно покачиваясь, не читала вслух его бессмысленные, слащавые стихи. А прошлый раз, уже перед самым звонком, она вдруг учинила допрос: читали ли мы какие-то там новые стихи Вирзы. Меня она спросила первым. Разумеется, я эти стихи не читал. Надо было соврать и начать расхваливать: как чудесно, как прекрасно! Все так делают. Но меня словно кто за язык потянул:

— Не читал!

Раудупс выпучила свои белёсые глаза:

— Почему?

Ещё можно было спастись: прикинуться простачком, сказать, например, что еле хватает времени на приготовление уроков. Но я уже не мог остановиться:

— Не люблю я Вирзу. Вот Райнис — другое дело…

Класс загудел, словно мотор. А Раудупс стукнула кулаком по столу, приподнялась… Я даже струхнул — а вдруг ударит! Но она снова села, процедила сквозь зубы: «Невежда!» и схватилась за ручку. И сразу же по классу пронёсся шёпот:

— Единица! Единица!

Но боюсь, что одной только этой единицей не отделаться. Раудупс будет теперь придираться ко мне на каждом шагу.

— …Аминь! — бойко заканчивает Романовский. Он торопливо крестится, низко кланяясь классной доске. Затем садится, с победоносным видом оглядываясь по сторонам. Шутка сказать! Ни разу не запнулся, читая молитву!