Феликс Кандель - Слово за слово

– Лев Борисович, – говорил на это Август. – Дорогой! Я с детства был талантливый ребенок. На папу и на маму не похож...

Перед отъездом Усталло Л.Б. сказал зятю:

– Август, – сказал он, – я знаю, что ты болтун. Но стань один раз серьезным, Август, я тебя очень прошу. Когда будешь писать оттуда, хвали побольше, ври, если надо, – это не помешает, но для меня, только для меня, Август, припиши сбоку: "Лейбеле, это серьезно". И я буду знать тогда, где правда, а где твои глупости.

И пришло письмо из Иерусалима – к радости стариков :

"Мы живем в центре абсорбции (Лейбеле, это серьезно) . У нас на троих две комнаты (Лейбеле, это серьезно). Мы учим иврит, получаем стипендию, которой хватает на одну только еду, и потому я сторожу по ночам (извини, Лейбеле, но и это серьезно). Когда я пришел получать наш багаж, чиновник спросил: "Где твое пианино?" "Нет пианино", – сказал я. "Как это нет? – удивился он. – Все русские привозят пианино" (а вот это, Лейбеле, совсем уж серьезно: мы не привезли с собой пианино, а могли бы его тут продать)".

И Усталло Лев Борисович тут же купил по случаю подержанное пианино "Заря" и стал ждать разрешение на выезд.

– Поклонитесь там, – попросил как-то Лазуня Розенгласс. – Земле поклонитесь, солнцу и небу. Скажите им: есть, мол, на свете Бобчинский-Добчинский, от которого низкий поклон.

– Кто это Бобчинский? – спросил Усталло Л.Б.

– Есть такой.

Лев Борисович не всё понял из сказанного, но переспрашивать не стал.

Этому он научился в "органах".

– Поехали с нами, – искушал он Лазуню. – Чего вам терять?

– А Маню, – говорил тот. – Куда я ее дену?

– И Маню с собой.

– Так я тебе и поехала, – бурчала Маня с лежанки. – У меня тут гора печали, не сдвинуть. Детки мои тут – по всей земле рассованы...

Потом Лазуня умер, а Льву Борисовичу подарили кота. Большого и лохматого. Не иначе, с дворовой помойки.

Это был редкий кот. Замечательный кот. Кот-знамение. Он переходил из семьи в семью безостановочно. Уже не помнили, кто был его первым хозяином. Уже не знали, когда это началось. Знали только одно: та семья, куда попадал этот кот, тут же получала разрешение на выезд.

За котом стояла очередь. Из-за кота ссорились. Лев Борисович получил его по блату, после того, как скроил одной даме элегантное пальто, в котором не стыдно прошвырнуться и по Парижу.

Кот сбежал из семьи Усталло тут же, после подачи документов на выезд.

Назад, на помойку.

– Это плохой признак, – сказали знающие люди.

И Усталло Лев Борисович получил отказ.

– Ваш выезд, – сказал ему инспектор с паузой, – противоречит.

И зевнул от омерзения.

– Чему? – спросил Усталло Л.Б.

Инспектор удивился вопросу и немного подумал.

– Всему, – сказал он, и тут же закололо в боку.

"Дедушка, – писал ему Димочка. – У нас живет белка. Ее зовут Белла Соломоновна, как и нашу бабушку, но она у нас мальчик. Я ее кормлю орехами, семечками и сухариками. Она уже два раза прокусила папе палец, и он грозится сделать из нее воротник. А вчера она вылезла из клетки и спряталась на полке, в моих штанах. Мы ее искали, не могли найти, и вдруг – штаны летят через всю комнату, с полки на кровать. Приезжай, дедушка, будем ее кормить".

Лев Борисович прослезился от умиления и пошел специально в парк, где прыгали по дорожкам здешние белки.

Бывало, они ходили туда вместе с Димочкой, рука за руку, и разговаривали на ходу.

Димочка знал тогда уже много слов, не всегда вставлял нужные, но Лев Борисович понимал и так.

Белки были совсем ручные. Они садились у их ног, прогрызали аккуратную дырочку в скорлупе и выедали ядро.

Орех белке, орех – Димочке.

На дальней аллее Лев Борисович увидел деловитых мужичков.

Один приманивал орешком доверчивую белку, а другой бил ее железным прутом по спине, переламывал хребет.

Парализованное тельце они кидали в рюкзак и подманивали следующую.

Меха нынче в цене.

И у него снова закололо в боку.

Из Иерусалима писали не часто, и Лев Борисович посылал им по почте гречневую крупу, детские нитяные колготки и папиросы "Беломор" для зятя.

– Напиши ему! – кричал Август, давясь вечной кашей. – Пусть лучше в Африку пошлет! Голодающим бушменам.

– Сиротка! – кричал он, когда Димочка натягивал блеклые колготки с пузырями на коленках. – За что тебя так?

– Караул! – кричал он, закуривая папиросы. – Отдайте их нашим врагам!

– Пусть посылают, – говорила на это Любочка. – Им это нужно – о ком-то заботиться.

Долговязого Августа взяли в армию, и он бегал по горам со своей винтовкой, а рядом бегал его командир, которому было девятнадцать лет, подгонял на непонятном языке.

И это было обидно.

В редкие минуты перекуров Август говорил командиру всё, что думал о нем, но тот, естественно, не понимал русский язык, хоть и догадывался о многом.

Шутить уже не хотелось, а хотелось спать.

Однажды Август угостил командира "Беломором", и тот стал его остерегаться.

Еще он стоял в оцеплении в арабском городе Рамалла.

Еще – охранял какие-то склады и мыл на кухне посуду.

Тарелок было много – не перемоешь, но голова оставалась свободной, и хорошо думалось возле раковины.

Он возвышался на кухне головой над всеми, а понизу крутился его напарник, шустрый жучок-солдатик, что неприметно подбрасывал Августу свою порцию грязной посуды.

Был он верткий, тонконогий, прожорливый и смышленый, а работать не хотел категорически.

Вечно – кофе попить. Кусочек ухватить. Поспать в холодке.

Грузовик разгружать – его нет.

Еду накладывать – он тут.

Стоит – распоряжается.

Был он психованный какой-то, этот солдатик, сразу срывался на крик, если его задевали, и ему даже не выдавали оружие.

Пришел старшина в красном берете десантника, углядел непорядок, пропесочил солдатика со вкусом.

– Ты что?! – закричал тот в понарошечной истерике. – На своих?..

– Какой ты мне свой? – свысока ответил старшина, темнолицый и кучерявый. Был он роста немалого, широк и устойчив, обитал в тех же верхах, что долговязый Август.

– Что такое? – говорил Август Любочке. – Почему это я должен вас защищать и мыть вашу посуду? Это ваша историческая родина, а не моя.

– Молчи, – отвечала Любочка. – Тебя взяли в выездную семью, скажи за это спасибо.

В обычное время Август работал в банке, по старой своей специальности, с грустью вспоминал кочегарку, допросы в "органах", бодрящий озноб вечной неизвестности.

"Лев Борисыч, – писал он в Москву. – Дорогой! Наших тут очень много, но своих недостаточно. Лично мы с Любочкой решили родить еще десять детей и приступили к осуществлению проекта. Вот тогда уж я смогу не работать, а жить на пособие для многодетных".

Усталло Лев Борисович очень возбудился на такое известие и побежал на прием к инспектору.