Феликс Кандель - Коридор

Теперь дядя Паша ответственный по квартире. Вывешивает счета за электричество и за газ‚ красным карандашом вычеркивает тех‚ кто заплатил‚ строго предупреждает опоздавших. По вечерам ходит в домоуправление‚ где всё тот же стол под кумачом‚ всегда готовый для заседаний‚ и стенгазета в стихах с орфографическими ошибками. Сидит дядя Паша за красным кумачом‚ курит папиросу в резном мундштуке‚ прикидывает в уме‚ как бы уязвить председателя домового комитета‚ а если попросят закурить‚ лезет с недовольством в карман‚ долго там копошится‚ вытаскивает наружу ломаную папиросу. Мечтает ныне дядя Паша‚ тщеславный мужичишка‚ самому стать председателем‚ сидеть во главе стола‚ а не в общем ряду с простыми общественниками. Не недолюбливает его управдом товарищ Красиков‚ от которого многое зависит‚ да и теперешний председатель домового комитета – авторитетный товарищ‚ еще до войны награжденный значком "Отличный административный работник": сверху красный флаг‚ по бокам желтая металлическая бахрома‚ а в середине серп и молот‚ звезда‚ французский ключ‚ молоток и разные там зигзаги на белом эмалевом фоне. Большой‚ редкий знак отличия‚ который выдавали далеко не каждому.

Но не унывает дядя Паша‚ сам уже не простой кровельщик. Время работает на него. Стаж‚ то есть. Одного боится: как бы не опозорила Нинка своих ответственных родителей‚ как бы не припаяли ей моральное разложение‚ тлетворное влияние‚ политическое недомыслие. Уже в седьмом классе свистели под окнами и стучали по водосточной трубе – весь дом знал‚ что пришли мальчики‚ вызывают Нинку на улицу. А в девятом даже мать руки опустила. Одни отсвистятся‚ другие приходят. Эти отстучат свое‚ а там уже следующие на очереди. Отец выпороть хотел‚ да разве ее теперь выпорешь? Она сама кого хошь выпорет. Нинка из черноземного района‚ горячих кровей. Ей бы в табунчике с гармонистом‚ а не "а + в = с". Что ей эта алгебра? Сухость одна. Недаром кличка ей по школе – "Исключение": "Уж‚ замуж‚ невтерпеж". Нинку во всех окрестных школах знают‚ отплясывает Нинка на вечерах все танцы подряд. Где танцы‚ там и она. Кто не танцует‚ тот не человек. "Ноль внимания‚ фунт презрения". Доставляет Нинка своим родителям сплошные беспокойства‚ каждый месяц в положенные сроки с тревогой ожидает тетя Шура результатов – будет или не будет‚ – а Нинка только хитро улыбается‚ да отплясывает на вечерах‚ да увиливает от ловких рук‚ от заманчивых предложений‚ от неожиданных‚ врасплох‚ нападений. У Нинки в руках сила матери. Ни черта она не боится‚ охотно‚ до ночи‚ идет в любую компанию‚ и оттого многие вокруг уверены‚ что давно уже произошло с ней то‚ чего они от нее добиваются‚ и потому добиваются этого с большей настойчивостью‚ обижаясь при отказе‚ не понимая причин. Очень беспокоится тетя Шура‚ кричит-выговаривает ежедневно‚ но когда подходит их очередь убирать квартиру‚ дружно разуются‚ подоткнут подолы‚ – ноги крепкие‚ пятки красные‚ – и в четыре руки мигом всё вымоют и вычистят. А кто не хочет сам квартиру убирать‚ за того тетя Мотя старается.

Была тетя Мотя уборщица‚ теперь повысили – стала лаборантом‚ получает денег побольше. А ей много не надо‚ она их всё одно в церковь относит. Свечи ставит‚ в кружку кидает‚ нищих на паперти оделяет. Нет‚ говорят‚ у нас нищих‚ перевелись в связи с общим прогрессом жизни‚ даже "Крокодил" перестал над ними смеяться‚ – глупо смеяться над тем‚ чего нету‚ – а для тети Моти кто руку протянул‚ тот и нищий. Ты протяни – она и тебе подаст. А сама ходит вечерами на Палашовский рынок‚ подбирает непроданные остатки: картошку‚ которую покупатели с весов скинули‚ вялую морковку‚ забытый пучок лука. Что у кого в квартире пригорит‚ прокиснет‚ просто останется‚ ей на стол ставят. "Кладите‚ – говорит. – Всё кладите. Люблю горелое‚ люблю и пересоленное". Живет тетя Мотя в пустой почти комнате. Лежанка‚ стол да две табуретки. Всю мебель дяди Пуда в войну истопила. Хорошая была мебель‚ сухая. Другие жильцы давно уж стены побелили‚ полы натерли‚ а у нее потолок серый‚ закопченный‚ где печка стояла – пятно на паркете‚ а около форточки‚ куда труба выходила‚ черным-черно. Зато икон много: блестят – переливаются в лампадном свете‚ свои иконы и дареные. Блаженная тетя Мотя‚ кликуша. У нее явления всякие‚ весь приход наслышан‚ умиляется. То‚ вроде‚ затемнится где-то‚ то засветится‚ то стук пойдет... Из церкви придет‚ соседские остатки в одну кастрюлю сольет‚ разогреет‚ поест‚ Богу помолится‚ на лежанку завалится. Спит тетя Мотя без задних ног. И сны ей снятся всякую ночь: божественные сны‚ с подробностями. Она их жене Лопатина Николая Васильевича рассказывает: про ангелов летающих‚ про пение райское‚ про святых апостолов. А та заберется с ногами на тахту‚ глазами жгучими уставится – слушает. Той интересно. Есть у квартиры такое подозрение‚ что она эти сны записывает. Иначе с чего бы стала подробности выпытывать? "На хрена мне ее записи нужны? – удивляется дядя Паша‚ Нинкин отец. – Ежели надо‚ я и сам Мотю послушаю".

Жена Лопатина осталась в войну вдвоем с Лялей‚ работать пошла. Хоть и боярского она роду‚ а есть-пить надо. До сих пор работает: сворачивает фунтики из пергаментной бумаги‚ заполняет краской‚ галстуки разрисовывает. Или ковры из одеял по трафарету делает. Очень бойко идут в магазинах ковры из байковых одеял‚ только запах от краски – не продохнешь. А вечером‚ когда все с работы приходят‚ запирается жена Лопатина в своем кабинете‚ и чего она там делает – неизвестно. Раньше стихи мужу читала – теперь не читает. Раньше гулять с ним выходила – теперь не выходит. Слова лишнего не скажет‚ голоса не повысит‚ лишь глаза часто жмурит‚ когда нервничает. Только раз‚ этой весной‚ в самое вишневое цветение попросила она мужа отвезти ее за город‚ в лес. Им попалась дальняя электричка‚ битком набитая мужиками с мешками‚ молочницами с пустыми‚ гремящими бидонами. Их стиснули при посадке‚ отшвырнули в разные стороны‚ приплюснули‚ и всё бы ничего – можно стерпеть‚ но попался‚ как на грех‚ пьяненький дядечка‚ который звонко‚ по-поросячьи‚ икал в свое удовольствие‚ и придирался он почему-то к ее шляпке. Долго она терпела обидные замечания вперемежку с нутряными звуками‚ но дядечка оказался изобретательным‚ и когда от одной особо удачной остроты заржало полвагона‚ она скривилась‚ выкрикнула горлом и‚ работая локтями‚ отпихивая потные тела‚ полезла на всеобщую потеху к выходу‚ по мешкам и бидонам. Теперь она из дома почти не выходит‚ а Лопатин Николай Васильевич сидит по вечерам на кухне‚ жарит любимые картофельные оладьи‚ слушает‚ как около помойного ведра шуршат тараканы. По воскресеньям заходит к Хоботковым‚ с Верой Гавриловной беседует: он жалуется‚ она утешает‚ и наверно‚ неравнодушен к ней‚ потому что всякий человек тянется к женской ласке и доброте. Тоскливо человеку. Тоскливо и неуютно. А если дома неуютно‚ где тогда уютно?