Тургрим Эгген - Hermanas

Когда я собирался уходить, я увидел Эрнана. Он сидел за угловым столиком с двумя военными моряками и бросал монетки на пиво: пытал судьбу. Я прервал их и спросил про Миранду. Да, Эрнан видел ее.

— Она была здесь, но ушла несколько часов назад, — сказал он.

— С кем?

— Вроде с подругой. Я ее раньше не видел. Во всяком случае, им было хорошо, и они много смеялись. Мне показалось, что они собираются продолжить праздник.

— Ты не разговаривал с ней?

— Только поздоровался, спросил, как дела и все такое. Что-то случилось?

— Эрнан, честно говоря, не знаю. Но мне надо идти. Поговорим позже.

— Что-то в ее взгляде мне не понравилось. Что-то, чего я раньше не видел. Надеюсь, я ошибаюсь. А когда я снова увижу маленькую Ирис?

— О боже! Ирис! Мне надо идти, Эрнан.

Я побежал домой. Был субботний вечер, а это означало, что район Гавана-Вьеха шумел вдвое громче обычного. Как и мой квартал. Люди выносили свою личную жизнь на тротуары, разыгрывая большие и малые драмы. И тем не менее я услышал истеричный детский плач, не дойдя до своей лестницы, и мгновенно узнал его.

Пока она кричит, все хорошо, подумалось мне. Но когда я поднялся на свой этаж, то понял, что не я один услышал этот плач. Там стояла госпожа Тибурон. Она остервенело и агрессивно колотила в дверь. Неужели она не понимает, что еще больше пугает Ирис?

— Вы что, оставляете ребенка одного? — спросила она, когда я открывал дверь. — Она кричит больше часа. Это совершенно безответственно.

— У меня не было выбора, — сказал я. — Речь шла о жизни и смерти.

— Понятно. Мне придется доложить об этом.

— Замечательно, — ответил я, размышляя, свернет ли она шею, если я удачно столкну ее с лестницы. — Тогда у нас все будет отлично, спасибо.

— Может быть, мне войти и помочь вам успокоить ребенка? — предложила она.

— Нет, спасибо, мы справимся, — сказал я и захлопнул дверь у нее перед носом.

Не знаю, сколько времени Ирис орала, но я потратил больше часа на то, чтобы ее утешить. От нее пахло алкоголем: хорошо, что этого не учуяла госпожа Тибурон. Ирис срыгнула больше обычного. Ее постельное белье было мокрым. Я менял его, пел песни, успокаивал, качал колыбель, снова пел… прислушивался, не идет ли Миранда, не раздается ли избавительное цок-цок высоких каблучков по брусчатке.

Время шло, и соседи утихомирились. Ирис забылась тяжелым сном. Я же заснуть не мог. Я достал короткое письмо от Хуаны и перечитал его. Меня поразило, насколько оно было расчетливым. И лживым. Как будто здесь, в этой квартире, у нас с Хуаной произошло счастливое воссоединение. Я представил, в какую ярость пришла Миранда, какой злющей она была. Странно, что по ней этого было не заметно.

И до меня дошло, куда отправилась Миранда. К концу ночи надежда на то, что просто праздник оказался веселее обычного и ей было не на чем добраться до дома, прошла. Я знал, что моя Миранда лежит в кровати другого мужчины, что, может быть, они прямо сейчас… и я знал, что эту пилюлю приготовил себе сам.

Над районом Гавана-Вьеха поднялось солнце, заглянуло в узкие улочки, осветило загаженные углы и разбросанный мусор в рукотворной долине, нагрело ее и отправило запахи наверх и дальше, через разломанные жалюзи в квартиры. В этом районе в окнах не было стекол, поэтому воздух у всех был одинаковый, как и запахи. Во всех квартирах пахло одинаково, так же как и ото всех людей. Вареной капустой и мочой, духами социализма.

Миранда пришла домой около одиннадцати. Ирис сидела у меня на коленях и играла. Она пришла в восторг, увидев мать. Ее невинное маленькое личико засияло.

— Ирис только что поела, — сказал я, протягивая ребенка Миранде.

Наша маленькая семья. Мы долго сидели в полной тишине. Только Ирис что-то лепетала, недоумевая, почему мы, взрослые, с ней не разговариваем. Я хотел, чтобы Миранда все мне рассказала. Миранда хотела, чтобы я задавал вопросы. И в конце концов я спросил:

— Где ты была?

— Я была у мужчины, — ответила она.

— И спала у него?

— Не только.

— Ну и как, тебе понравилось?

— Рауль, я не хочу ничего рассказывать. Это только причинит тебе боль. А я не хочу, чтобы мы продолжали делать друг другу больно.

Голос ее дрожал, чуть не срывался, она боролась со слезами, и пока ей удавалось сдерживать их.

— Ты посчитала, что обязана так поступить? — спросил я.

— Обязана? — Мучительная пауза затянулась. — Обязана ли я? Да, можно и так сказать. Не знаю, смогу ли объяснить тебе это.

— Ну, как считаешь, ты не зря так поступила?

— Возможно.

— Так почему же ты вернулась?

Миранда не ответила.

— Из-за Ирис? — спросил я.

— Забери ее, — сказала она, усаживая ребенка мне на колени. — У тебя намного лучше получается заботиться о ней. — Она встала и подошла к окну. Она стояла спиной ко мне и неожиданно закричала: — Но почему, ради всего святого, почему Хуана ? Кто угодно, только не Хуана! Ты что, не понимаешь?

— Теперь мы в расчете, — спокойно сказал я.

— Думаешь, так надо жить? Думаешь, все так просто?

— Можешь ответить мне всего на один вопрос? — спросил я.

Она снова села и улыбнулась.

— Я знаю, о чем ты спросишь, — сказала она.

— Знаешь?

— Да. Ты хочешь спросить, собираюсь ли я продолжать встречаться с ним.

— К примеру.

— Я не могу ответить на этот вопрос. То есть это зависит от тебя.

— Как это может зависеть от меня? Это не у меня роман. У меня нет романа ни с Хуаной, ни с кем другим.

— Только ты можешь сделать нашу жизнь здесь сносной, — сказала Миранда.

Я изо всех сил пытался. Просто рана была слишком глубокой.

Первые три или четыре дня после измены Миранды у нас все было великолепно, так, как давно уже не бывало. Я был бесконечно нежным и всепрощающим, и это действовало на Миранду. Между нами возникла огромная нежность, нежность, вызванная тем, что мы оба грустили по чему-то ушедшему. Никто из нас не был готов разорвать наши отношения, и мы предоставили это обстоятельствам, которые сильнее нас. В ожидании волн, которые разобьют нас о камни, мы плотнее прижимались друг к другу. Крепко, отчаянно. Каждый вечер я засыпал, держа Миранду в объятиях. Она всегда засыпала раньше меня, и как только она засыпала, я начинал понимать, насколько одинокими мы были. Я лежал и глотал слезы, она лежала и видела сны о других местах и о другой жизни, может, и о других мужчинах.

Тысяча накопившихся у меня вопросов была похожа на ядовитых маленьких насекомых, забравшихся мне под кожу, отложивших там яйца и возившихся так, что зуд стал невыносимым. Я был должен это сделать. Как только я раскрыл шлюзы для первого вопроса, полезли и остальные девятьсот девяносто девять, один за другим, а некоторые даже неоднократно. Вопросы были, конечно, вроде: «А кто он?» Или: «А он был лучше меня?» Или: «Ты случайно выбрала именно его?» Четыреста или пятьсот вариаций на эти темы. И Миранда уступала. Миллиметр за миллиметром она выдавала свою историю, ровно настолько, чтобы у меня появилось желание выспрашивать дальше.