Тургрим Эгген - Hermanas

Охранники вечерней смены были недружелюбными и суровыми, но они меня не били. На обед я получил капустный суп, но большую часть порции выблевал.

В понедельник был рабочий день. Меня, избитого и измученного, отвели на допрос, и я почти обрадовался, снова увидев Наварро и Ибанеса. Они сидели вместе со своим начальником, женщиной по фамилии Кантильо, носящей звание майора. Это она формулировала вопросы, она являлась мозгом операции, направленной против меня. На ней была военная рубашка защитного цвета и синяя мини-юбка. Этот наряд напомнил мне о госпоже Обрегон, сотруднице дворца бракосочетаний, которая поженила нас с Мирандой. Синьоре Кантильо было лет сорок пять, и она выглядела сексуально. Ее форменная юбка была расстегнута настолько, что в подобном месте, где круглые сутки можно услышать крики боли заблудших душ, это казалось непристойным. Если я буду хорошим мальчиком и во всем сознаюсь, расстегнет ли она еще одну пуговичку, а может, даже две?

Это был не обычный допрос. Как мне сказали, мои преступления уже были детально описаны. Доказательств хватало. Они долго готовились и работали изо всех сил все выходные.

Возможно, мне и не нужен был врач, но я попросил, чтобы он меня осмотрел, и пожаловался на жестокое обращение. На несколько мгновений воцарилась неприятная тишина, и майор Кантильо велела показать записи дежурного журнала. Ибанес принес его и зачитал: «Возникли проблемы, когда заключенного необходимо было перевести из одной камеры в другую, чтобы сделать уборку. Заключенный воспротивился, набросился с кулаками на дверь, упал на пол и т. д.». И насадил жопу на резиновую дубинку? — подумал я, но по какой-то причине решил не доводить до сведения госпожи майора именно это. (Еще удивительно было услышать слово «уборка». Я не очень большой эксперт в таких вопросах, но могу предположить, что пол и стены в моей камере были вымазаны испражнениями, присохшими к ним приблизительно в 1975 году.)

Они пообещали отвести меня к врачу, и мы перешли к более важным темам. Майор Кантильо говорила спокойно и по-деловому. Следствие еще не закончилось, но к настоящему времени меня уже можно было осудить по пяти или шести статьям Уголовного кодекса. Некоторые из моих предполагаемых преступлений были уникальными для кубинской системы правосудия и, вероятно, требовали более детального изучения. Это, например, обвинение по статье 144 о desacato (неуважительном отношении): вербальные или письменные угрозы, клевета или издевательства над представителями власти. За это предусматривалось наказание в виде лишения свободы на срок от трех месяцев до года, с возможностью увеличить срок заключения до одного-трех лет, если высказывания касались главы государства (Фиделя Кастро) или высших государственных деятелей. Или по статье 103 о propaganda enemiga (вражеской пропаганде): изготовление, распространение или хранение пропагандистских материалов, целью которых является нанесение ущерба общественному порядку, социалистическому государству или международной солидарности. За это полагалось от одного до восьми лет. Статья 207 определяла asociación para delinquir (сговор с целью совершения преступления): если три или более человека собрались вместе для создания общественных беспорядков или проведения антисоциальных действий, это наказывалось заключением под стражу на срок от трех месяцев до одного года. И наконец, статьи 72–90, определяющие peligrosidad (опасное поведение). Лиц, имевших «особую склонность» к совершению преступлений, можно было приговорить к заключению сроком до четырех лет в превентивных целях до совершения ими преступления. Это касалось, например, лиц, которые, по мнению властей, вели себя «антисоциалистически» или просто «антисоциально». У Джорджа Оруэлла это называется «мыслепреступлением».

Кажется, что доказать все это без благословения вышестоящих юридических властей довольно сложно. Но такое возможно. Права человека на Кубе подчинены краткосрочным и долгосрочным задачам государства. Это определяется статьей 62 Конституции 1976 года: «Никакие гражданские свободы не могут входить в противоречие с установленным данной Конституцией или в противоречие с задачами социалистического государства, или в противоречие с решением кубинского народа построить социализм и коммунизм». Фидель популярно разъяснил: «Внутри революции — все. Вне революции — ничего».

В добавление ко всему, сказала майор Кантильо, они собирались осудить меня за кражу государственной и народной собственности, а также за то, что я обогатился незаконным способом. Я также нарушил закон, предоставив неверную информацию с целью получить квартиру большей площади.

При желании я мог, учитывая собственные интересы и интересы других (в первую очередь Миранды и Ирис), подписать заявление, которое они подготовили. Она протянула мне стопку бумаг и ручку и попросила внимательно все прочитать. Я сказал, что слишком утомлен морально и физически, чтобы читать это здесь и сейчас, но готов взять документы с собой в камеру и изучить их там. Она забрала у меня бумаги. Я запротестовал, но майор Кантильо сказала, что я смогу снова их увидеть, когда захочу сотрудничать.

Потом она спросила, есть ли у меня вопросы. У меня были вопросы. Я поинтересовался, когда смогу поговорить с адвокатом.

Раньше я понятия не имел об этом. Международная общественность критиковала наше государство за длительное содержание людей в предварительном заключении без предъявления обвинений или вынесения обвинительного вердикта суда. Теперь в некоторых случаях все происходило наоборот. Мое дело было одним из таких. Вскоре я понял, что они собирались провести очень быстрое судебное заседание, вынести приговор, запереть меня и потерять ключ. Времени на подготовку защиты было крайне мало.

За день до суда, через четыре дня после моего ареста, мне в первый раз разрешили встретиться с защитником. Позже я узнал, что мне несказанно повезло, потому что многие обвиняемые впервые видели своего адвоката за десять-пятнадцать минут до начала судебного заседания. Моего звали Эусебио Векслер, он был пожилым человеком, лет шестидесяти. Мне показалось хорошим знаком то, что юридическое образование он получил до революции, и мне понравился сам Векслер. Под немного чудаковатой внешностью, растрепанными и спутанными седыми волосами и постоянно замызганными кривыми очками скрывался острый ум и, что еще важнее при сложившихся обстоятельствах, здоровое чувство юмора.

Мне не разрешили встретиться с ним в отдельной комнате. При нашей беседе присутствовал агент Наварро. Он не прерывал нашего разговора, но делал записи и постоянно напоминал о своем присутствии покашливанием. В таких условиях было трудно выработать независимую стратегию защиты, да и сама идея «независимой стратегии» слегка противоречит принципам функционирования нашей судебной системы.