Фарид Нагим - TANGER

Потом думал о Нелли, как бы у нас все было хорошо, как мы помогали бы друг другу. А ей почему-то стало так неловко, она покраснела и сказала: «Вернулась». Нет, это удивительно — Асель вернулась. Причем она искала меня в общаге. Я так и представил по ее рассказам, как она металась возле нашей бывшей 412-й комнаты. Только Асель может так метаться, будто случилось что-то страшное или случится в будущем, если она быстро не найдет меня. Мы встретились с нею в общаге, и она прятала от меня свои глаза, говорила про маму, что-то утешительное для меня, а я заплакал и счастливо тер лицо занавеской. Потом у нас было это. И я снова узнавал ее тело, и меня потрясал сухой жар и бархат ее кожи, будто тугие струи нежного песка. Причем возникло то самое недовольство от нее, и то, что я узнал его, вспомнил, было очень приятно. Нас вспугнула мама, я убежал в спальню этого дома и боялся спиной.

И даже когда я проснулся, то долго еще видел свою спину в этой спальне, и долго-долго мне еще было хорошо, и я был счастлив.

Ночь особенно темна перед рассветом. Дворник заскреб лопатой.

Решил больше не вставать. Юрка живет только ради дозы, это его энергия. А я жил пустыми надеждами, какой я писатель, какой муж?! Нищий бездарь, с детства запрограммированный на жалкое колхозное существование. Ну и что? А кто тебе сказал, что должно быть хорошо? Удивительно, откуда у меня эта уверенность, что все должно быть хорошо? И я вдруг понял, что я все придумывал о себе, и даже то, что мне плохо, это я тоже придумывал, а теперь мне действительно пришел пиздец натуральный. И будет только хуже. Еще и времена эти совпали со мной. Так меня хотя бы на комсомольском собрании обругали бы. Зажигались и гасли окна в доме напротив. Вот, снова горят отдельными квадратами сквозь ветви деревьев. Люстры разные, а свет одинаковый. Оторванная телефонная трубка болтается на ветке. Разъезжаются и съезжаются машины. Пьющий мужчина с батоном хлеба в целлофановом пакете. Странное и такое быстрое зимнее время, только рассвет и сумерки. Неужели в этой щели в стене нет хотя бы десяти рублей, или в этой дырке, какая-нибудь мышка могла утащить туда пятьдесят долларов, или вот под этим отставшим уголком старых обоев. И вдруг удивился, даже привстал, что такая большая Москва и все-все в ней есть, но невозможно найти денег. Удивительно, что они нигде не валяются. Точно нигде их не найти. С утра и днем смотрел на ветви деревьев, на которых болтались чьи-то старые, порванные штаны, пакеты, еще какая-то тряпка. Как же я умудрялся жить все время до этого? Снова ворочать эти будущие дни, как свинцовые валуны. А зачем? Ртуть и свинец вступали в кровь и немели ноги, все кажется отдельным и тяжелым, подгибается рука. В голове плоские воспоминания, картинки из жизни и телевизора, а зачем все это? Дворник скребёт лопатой уже где-то далеко. Женщина маячила у окна, ходила по кухне, открывала дверь холодильника. Хорошо было бы подойти к стене и вдруг отлепить от нее сто тысяч. Положить ладонь и ждать, когда под ней выпуклится купюра.

Устаешь жить бесплатно. Какой-то я лишний во всем. Зачем ты меня сделал, бог?

Онанировал на телевизор, кое-как спустил и вдруг от голода и горечи съел свою сперму. Клейстерный запах.

В пещере играли в карты и монотонно разговаривали. Зашла черная пантера и чесалась в комнате моего глаза. Я лежал обугленный под одеялом и думал, что уже не встану, и эти мысли все больше становились реальностью. Мочился в банку и сливал в форточку. А потом и мочиться перестал. Ничего уже не надо было делать, не хотелось курить, не хотелось женщин. И даже голод уже не мучил. Мыслей о самоубийстве не было, просто умирал, как томагочи.

— Его нет дома! Он на работе, в камандировки… Свои, бля, все дома сидят! Свои…

Открылась дверь, и повалились узлы, загремела гитара. Я приподнялся — советский, аккуратный и смешной чемодан, похожий на самого Димку; маленький телевизор и видеомагнитофон «Грюндиг», видеокассеты с мультиками для Димкиной работы в «Союзмультфильме», странный парфюм «DRAGON NOIR». И эта его книжка «Голый завтрак», которую я всегда видел у него в общаге.

— Анварка, так ты здесь! — Он протирал запотевшие очки и щурился.

«Здесь», — хотел сказать я, но только захрипел.

— Анварка, как здесь жить?! Сарай, ёпть! Там какие-то гамадрилы ходят! — Он испуганно засмеялся и шмыгнул носом. — Уже червончик у меня стрельнул, этот мужик, Анатоль. Я даже среагировать не успел. А-на-толь, бля!

— Да, Дим, у меня тоже.

— Сюда даже девушку приличную стыдно привести… И-ё-о, а ванну ты видел?! — Он достал пузырек и закапал в нос. — Ваа-ще говорить нэ могу.

— Пройдет, Дим.

— Пройдет, — засмеялся, захрипел носом. — Хронический гайморит, бля.

— A-а. Ну как дома, Дим?

— Нормально, Анварка, — сказал он и ушел сморкаться в шкаф слева, где уже начал развешивать свою аккуратную одежду мальчика-отличника. — Нормально, ни дня без грамма.

— Я-асно, Дим.

— Так, Анварка, может, как всегда, а? Я сейчас мясо приготовлю, а ты сходи в магазинчик… бля, Анварка, ты смешной какой-то… ты в запое, что ли?

— Да-а, есть маленько, — ноги мелко дрожали. — Что пить-то будем, Дим?

— Только не коктейли! Надоели коктейли. Вина что ли красного взять?

— Точно, Дим, мясо же все-таки.

Собирался и, казалось, что нас трое, оборачивался. Брел в магазин и смеялся по дороге, вспоминая, как Димка недовольно бурчал на кухне: «Твою мать, это тараканы, что ли?!»

Прикольный этот Димка. Твою мать, это тараканы что ли?.. И так аккуратно раскладывал зимние шерстяные трусики, платочки, полотенца, чувствуется, что мама ухаживает за ним, заботится, думает, как он там, в Москве…

— «Хванчкару», пожалуйста, вон, та, которая за тридцать.

Выгреб листовки из ящика. Еще на лестнице я услышал музыку.

«Опять Меладзе слушает, прикольный этот Димка!»

— Дим, я «Хванчкару» взял.

— Ты знаешь, что Хванчкара — это маленькая деревня в Грузии, и у них маленький виноградник, а здесь в Москве это вино разливают тоннами.

— Поддельное, значит, но оно вкусное, Дим, я пил.

— А, действительно, какая нам хрен разница?

— Дим, вот все-таки, как ты так вкусно готовишь суп, а?

— Да, Анварка, — засмеялся он, подняв голову с гладко зачесанными назад волосами, блестя круглыми очками. — Крошу все подряд туда.

— Ты повар настоящий, на самом деле.

«Она была актрисою и даже за кулисами играла роль, а зрителем был я, — пел Меладзе. — В душе ее таинственной скрывались ложь и истина, актрисы непростого ремесла».

— У нас сегодня какой-то вечер достижений Грузинской культуры, Дим.

— Что ты говоришь? Ага, вкусное, на самом деле, наливай, — сказал он. — Буду знать теперь. «Хванчкара».

«Красота актрисы так обманчива и влечет напрасными надеждами. Ничего слова ее не значили, и в душе моей все по-прежнему».