Фарид Нагим - TANGER

Потом звонил телефон.

— Что там? — спросил он.

— А, позвонил кто-то, и тишина, — пожал я плечами.

— Такие щелчки и молчание, да?

— Ну да. Гулкое молчание, а что?

— Это местный гэбэшник, по старой памяти.

— Как понять — гэбэшник?

— Бывший кагэбешник, ныне безработный… Так они звонили мне и молчали в советское время. Виселицы рисовали в письмах. Уничтожали меня… А ты должен что-то написать, я знаю, я верю в это.

Только он один и верил в это.

— И я хочу выпить за тебя и за твое творчество.

Он говорил о моем таланте, и мне показалось, что я безмерно талантлив, я с такой силой ощутил и ясно понял это, что меня удивляло, как я еще ничего не написал, и верилось в то, что я напишу очень много и очень хорошо. И казалось, что даже уже написал. Он был гипнотизер, наверное.

На вокзале я отстранено обнял его, и вдруг он сделал такой звук горлом, что я вздрогнул — точно такой же звук делала Ольга Шнуркова, которая преданно и бессмысленно любила меня в школе.

— Малако, сметана, яйца, туарог… Малако, сметана, яйца, туарог… — как всегда по утрам кричал под окнами крымский татарин.

Я съел вареное яйцо, будто попробовал мясо женщины, мягкое, гладкое, сырое, холодное. Во рту, на нёбе, на кончике языка чувство женского, ощущение женской кожи. Я вдруг услышал этот нежный, сыроватый, резиново-детский запах женских сосков. И снова губы и кончик языка тронула плоть соска. И ладонь сама вспоминала лак и мучительную шероховатость всего женского тела, жесткость волос, и все-все.

Я лег и встал, посмотрел на вещи и предметы вокруг, казавшиеся особенно обыденными и немыми. Посмотрел на мучительное море. Потом на чаек, заблудившихся в девятиэтажных скалах общаги напротив и кричащих.

Я не избавился от своей муки, она только затаилась, как будто копила свою страшную силу.

Ходил по набережной как в тумане. Навстречу попадались одни и те же люди. Пошел на Массандровский пляж. Сильный ветер трепал куртку. Сидели люди на ветру за столиками, хлопали большие зонты кафе, сдувало салфетки, две тетки разливали вино по бокалам. Летали чайки, и все время казалось, это что-то или кто-то падает вниз. Падает-падает и вдруг взмывает против законов природы. На тележках стояли вынутые из воды скутеры, и от этого было еще холоднее. Снова слышен прибой. Утопиться, что ли? Вот было бы самое время и состояние. На холодной гальке пляжа сидела по-турецки девушка и читала книгу, ни на кого не обращая внимания. На странице схематичная фигура человека. Как можно вот так сидеть и читать? Какие-то хиппи лежали на своих резиновых, грязных ковриках, один из них был в юбке — она, оказывается. Дальше отдельной группой компания азербайджанцев. Две девушки с ними. Парень тянул одну из них за ногу в белом трико, все смеялись. Дальше, напротив парня сидела девушка в одних трусиках и прижимала колени к красиво сплющившейся по бокам и побелевшей груди. И было мучительно больно смотреть на худенькую спину с обозначившимися ребрами и округлую тяжелую полную грудь, а со спины большой таз и складки там, где приподняты и расставлены чуть в стороны бедра. И я делал вид, что не смотрю. Дальше у стены сидели и ругались бомжи, потом семья, потом распластанный толстый мужик, дальше еще один, уткнувшись головой в гальку. Как будто рогом уперся. Потом уже машины и деловые мужики. И длинно шипел прибой. Я пошел назад — семья, бомжи, азербайджанцы, опять тянет ее за ногу. Прибой. Где они? Хиппи спят, это не она, это он, это у него цветные штаны похожи на юбку. Та же схематичная фигура человека на странице. Где она? Прошел мимо. Вернулся. Вот она: та же худенькая спина, ребра и тяжелая грудь, удивительное и мучительное сочетание, так же сидит, прижав колени — стесняется. Как бы я хотел потрогать ее сзади, хотел, чтобы вот так же сидел кто-то напротив меня…

Женщины в кафе уже отпили из своих бокалов половину. Больше никогда сюда не приеду, что мне здесь делать, идиот. Снова упало, взмыло — чайка. В напряженной пустоте мучительной безысходности брел по улице Рузвельта, единственной в Советском Союзе. Отель «Бристоль», старая морская мина у дверей ресторана, тепло укутанная аптекарша за витриной. СПИРТА НЕТ.

Вечерами я задыхался от чувств и спускался к набережной в счастливом ожидании необычной встречи, исполняющей и завершающей мою жизнь. Когда той ночью я услышал запах дымящегося кизяка, я почувствовал, что уже был здесь когда-то давно, этот дым вскрыл тайный код к моей душе. У меня что-то было в этом месте. И под конец пути я не выдерживал и бежал, выбегая на «Московскую». И если бы счастье случилось и позвало меня с собой, я мог бы решиться на многое.

До набережной я сворачивал на Массандровскую, странным образом меня манила к себе эта улица лунных пятен. Замирала душа при виде этих деревянных комнат, прилепившихся к каменным стенам домов и зависших над улицей на деревянных сваях. Я шел так уверенно, будто знал цель своего пути, будто кто-то назначил мне здесь встречу и уже давно ждет меня и моего условного знака. Таинственно светились окна домов, все выше взбирающихся по отвесному склону, а с другой стороны низенькие крыши, и уже слышен шум прибоя, смешивающего и примиряющего все времена. Я шел, повторяя все ее изгибы, и с замиранием в душе чувствовал себя то ли контрабандистом, то ли фанатиком тайной религии, потом останавливался перед лунной стеной впереди, предчувствуя что-то, но, зная, что еще не время, поворачивал и шел назад, не оглядываясь. Когда-нибудь вернусь сюда и дойду до конца.

Толпа заметно поредела. Летние люди разъехались. Возле банка «Украина» сидел нищий старик в парадной форме моряка, с орденами на груди. Я дал ему пять гривен.

— Моряк?! — с радостною надеждой спросил он.

— Моряк, — соврал я.

Мы по-братски пожали друг другу руки, и я пошел раскачивающейся походкой.

Хорошее было настроение.

Снова сижу в дискоклубе ДИАНА. Взял пива, потому что от вина уже болят почки или печень, но что-то там болит. Руки холодные, как лед. Дрожу, даже кружку боюсь взять. Так вздрагивает рука, что даже смеюсь. Увидел молоденькую девушку, одиноко сидящую в углу. Такой нежный белый свитер и черная юбка. «Девушка, можно вас угостить?.. Девушка, вы одна? Девушка, вы не одна? Какая улыбка красивая. И так далее, и так далее… Девушка, девушка. Подойди да спроси, что ты сам с собой общаешься?!» Потом пришло много людей. Пьяные турки компанией, иностранные моряки, наверное, с американского военного корабля, все остальные — местные. Я курил и улыбался своему состоянию. Под этим сиреневым светом моя зеленая зажигалка вдруг стала голубой, а ее красная кнопка — яркооранжевой, и белые одежды исходят, дымят иссиня-фиолетовым светом, будто люди растворяются. Страшным упругим боем бьют динамики. Вздрагивает ложечка в чашке, и брючина шевелится на ноге. Если не двигаться, то сердце начинает сбиваться со своего ритма. Вдруг мне стало хорошо и радостно, и люди показались не такими плохими, и даже дружными, и так уютно вокруг. Зачем-то подмигнул кому-то. Выпил еще две кружки холодного местного пива «Оболонь». Губы приятно онемели и затяжелели скулы, будто на них железные пластины. Захотел, чтобы продавщица цветов вернулась. Она вернулась. Я купил розу за десять гривен и попросил передать ее той девчонке в углу, нежной и хрупкой. «От кого?!» «А хрен уже знает от кого, от Степного барона скажите!» Девчонка издали пожала плечами. Потом подойду к ней. «Ты показалась мне такой нежной и хрупкой, что я решил передать тебе хрупкий подарок природы»… и так далее, короче, пью. Уши горят и вот-вот отделятся от головы, а может уже, да и по фигу.