Юрий Красавин - Время Ноль

Он считал, что люди с помутненным разумом жить не должны, вот и все, потому приговор вынес скорый: разнес ей голову короткой автоматной очередью, шагов с десяти. Он сделал это не только по трезвому расчету, но и из животного страха: как бы эта уродина не появилась там, где он живет, — будет вот так отрубать-отпиливать себе руку перед его окнами. Само присутствие её на этом свете не сродни ли омерзительному тараканьему нашествию? Она заслужила смерть, и всё тут.

Подойдя ближе, Чирков сделал два одиночных выстрела, полуотвернувшись, боковым зрением ловя, как вздрагивает от пуль лежащее бесформенное тело. И только потом сообразил, что это вовсе не старуха, а женщина лет тридцати или даже менее того, и испытал некоторую досаду.

Зарывать убитую он не стал — это далеко от его логова, следовательно, смрад не достигнет. Небось, некому было потом даже выклевывать глаза у трупа: за все эти годы не пролетело над головой Чиркова ни одной вороны, и ни единой малой птахи не выпорхнуло из кустов; скелеты птиц, маленькие и большие, он находил в лесу тут и там: в тот роковой час, вернее, за те роковые минуты /Время Ноль!/ погибло всё, что дышит.

Уцелели только насекомые, да и те почему-то теперь обретали нелепый и пугающий облик. Уж встречались лесные муравьи с палец величиной, в перепончатыми крыльями, как у стрекоз; жужелицы и навозные жуки становились похожими на дыбку степную, каких Чирков виде на Среднем Дону, когда гостил у двоюродного брата; в лесу из-под корневищ деревьев выползали полосатые многоножки с кольчатыми туловищами и с усами длинными, как вожжи, вытянутые вдоль тела. В ручье завелись мокрицы, плоские, словно камбалы, и большие — с подошву сапога.

В окрестностях пролегало несколько дорог, каких не обозначали на обычных картах и туристических схемах. Это были секретные дороги, ставшие теперь ещё более потаёнными, поскольку они уже исчезали, местами покрывались странной жутковатой растительностью: из земли вылезал мощный кула, взламывая бетон или приподнимая плиту, тянулся вверх и разжимался наконец, выгоняя в разные стороны два-три ростка; на стволе появлялись почки-кулачки, из них распускались перепончатые листья-лопухи, а главная вершина увенчивалась цветком-зонтиком размером в бельевой таз. В этих растениях проявлялась та же пугающая сила, которая была в насекомых.

И там, где жил Чирков, на обширном участке земли, обнесенном колючей проволокой, вдруг стали пробиваться на свет эти лопушистые растения, бледные при рождении, набиравшие потом зелень темневшую до черноты. Вид их нёс в себе необъяснимую угрозу и тупую агрессию. Один из таких уродов вылезал из-под фундамента продуктового склада — не от него ли кирпичная стена дала трещину? Чирков срубил его топором, но толстая культя продолжала свой рост. Казалось, где-то в глубине земной живёт чудовище, вроде морского спрута, и щупальца его выходят на свет.

Гаражи, склады, жилые помещения были построены тут лет десять назад для того, чтобы из шахт, ныне заполненных водой, взошли в небо ракеты; их было четыре, но взошла только одна, и исчезла в небе, а вскоре наступило роковое быстротечное Время Ноль, когда люди умирали, разрывая себе горло от удушья. Может быть, это случилось на всей Земле, во всяком случае ныне у Чиркова не было никаких оснований думать, что где-то жизнь идет по-прежнему: несколько дней после «нулевого времени» радио панически балаболило на разных языках, но постепенно эфир замолчал, омертвел. Лишь иногда в мертвой пустоте его слабо, жалобно попискивала морзянка — как сигнал умирающих в далекой пустыне или удаляющихся в бескрайний космос.

Время Ноль застало Чиркова в глухом лесу; он стоял, замерев, и чутко слушал. Это место облюбовали зайцы для игры и забот. По следам было видно, что заходили сюда и лоси, и кабаны, но все-таки это было заячье место: березы старые на холмашках, мшистые и травянистые полянки величиной с жилую комнату, просека с линией электропередачи. Тут ему всегда сопутствовал охотничий успех, но на этот раз вместо выстрела в утренней тишине полыхнуло небо, ударил дальний гром, от которого вздрогнули лес и земля до глубины, а несколько минут спустя, охотник уже катался по мокрому мху, царапая себе шею от удушья.

Он потерял сознание, и потом не мог определить, сколько пролежал в забытьи — час? день и ночь? или несколько суток?

К нему трудно возвращалась жизнь. Он оживал медленно, а очнувшись, долго не мог осознать, где находится, почему лежит посреди леса, облепленный комарами, и кто он такой, что с ним произошло. Все прожитое раньше было отсечено. Несколько дней миновало, а он не мог вспомнить родных, сослуживцев, самого себя. Даже имя свое забыл, помнил только фамилию — Чирков. Своя это или чужая? Просто где-то в памяти все время маячило, будто вывеска на магазине, — «Чирков». Память осталась как бы замороженной и оттаивала очень медленно.

После долгих блужданий по окрестностям, где в деревнях и на дорогах он натыкался на мертвый скот и на мертвых людей, совершенно случайно вышел к военному городку и удивился ему, озадачился. Смутное воспоминание проблеснуло, подобно загадочной зарнице: он тут бывал раньше.

Этот городок состоял всего из нескольких пятиэтажных домов да низких гаражей, ну и ажурные антенны, радар, все остальное скрыто под землей. Теперь тут тоже все замерло — и люди, и механизмы.

Чирков уже уразумел, что произошла какая-то катастрофа и, может быть, спасся лишь он один. Поначалу это сознание «Мне повезло: я уцелел!» наполнило его радостью и торжеством. Но потом радость постепенно угасла, ее оттеснило чувство недоумения и страха: «Я один…». Омертвляющая пустота постепенно вселялась в его душу: насколько он один? как далеко окрест он один? Ответа не было.

Трупы солдат ему пришлось поспешно захоронить, чтоб они не отравляли ближний воздух. В двух жилых домах, вернее, возле них лежали мертвые женщины и дети; он захоронил их всех вместе в траншее, вырытой ранее от новой котельной к жилому дому — просто завалил землей.

От военных остались ему автоматы, пистолеты, карабины, гранатометы и ящики с гранатами, бронетранспортеры, несколько грузовиков с крытым верхом, два вездехода, четыре легковые автомашины; а помимо того, много прочего, совершенно ненужного теперь добра.

Чирков устроил себе жилье в земляном холме, скрывавшем помещение с радиоаппаратурой. Тут еще несколько недель мигали разноцветные лампочки, и он мог слушать замирающий эфир.

К этому времени он уже ясно вспомнил некоторые картины своего детства, но между ними не было связи; вспомнил мать, отца, брата Володю, черного пуделя Тимошку. Он знал, что здесь, среди погибших, их нет, но где они теперь и что с ними — об этом думалось тупо и недоуменно, без боли.