Амин Маалуф - Врата Леванта

Вы должны согласиться, что мой дебют в Сопротивлении оказался довольно вялым.

Он появился вновь примерно месяц спустя. Когда я мягко упрекнул его в том, что меня оставили без всяких новостей, он удовлетворенно улыбнулся, а затем достал из кармана пачку небольших синеватых листков. Я еще не знал, что их называют листовками. Он дал мне прочесть одну. Текст был очень простым: «1 ноября французский летчик сбил немецкий гидроплан. На чьей вы стороне?» Внизу, в правом углу, слово «Свобода!» — с восклицательным знаком и в кавычках, чтобы было понятно: это не восклицание, а подпись.

— Что ты об этом думаешь?

Поскольку я не сразу нашелся с ответом, он добавил:

— Это только начало.

Потом он объяснил мне, как я должен действовать. Нужно незаметно рассовать эти листочки в почтовые ящики или под двери — в общем, везде. Но только не на факультете, пока этого не надо, и не в своем квартале, чтобы не навлечь на себя подозрения. Это первое задание следует рассматривать как тренировку. Главное сейчас — не попасться.

— Здесь сто листовок, сунь их в карман и раздай все до единой, домой же ничего не приноси. Если же тебе захочется сохранить одну — не больше! — ее следует слегка запачкать, как будто ты подобрал ее на улице. Но никогда не возвращайся к себе с целой пачкой. Выбрось те, которые не сумеешь пристроить.

Я неукоснительно выполнил эти инструкции, и все прошло неплохо. Несколько раз Бертран приносил мне новые листовки и брошюры с более развернутым текстом. Их надо было раздавать или наклеивать на стены. Последнее мне не слишком нравилось, поскольку приходилось иметь дело с клеем, который налипал всюду, — как ни старайся, а руки и одежда пачкались, и если попадешься, то улики обнаружат прямо на тебе. Я не очень любил это делать, однако никогда не отлынивал. В деле пропаганды мне почти все довелось перепробовать — не исключая коротких лозунгов, выведенных мелом на стенах домов. От этого занятия также оставались следы — на руках и в карманах.

Кто бы мог подумать, что по приезде во Францию я дал себе обещание даже газет не читать! Я слишком поторопился с этим зароком: по рождению своему и воспитанию я никак не мог оставаться безразличным к тому, что происходит. Но понадобилось также и стечение обстоятельств. Ведь после этой стычки в пивной я, как уже рассказывал вам, принял решение никогда не вступать в подобные споры и готовился принять еще более торжественные обязательства… И тут появился Бертран. Случайность, не так ли? Или, если угодно, Провидение. Не окажись он в этой пивной, я бы с головой ушел в свои занятия и погрузился бы в учебу на многие месяцы. Должно было случиться так, что он сидел за соседним столиком, слышал наш разговор и пошел за мной, а потом нашел подходящие слова для моей «вербовки». Очень деликатной. Если бы он спросил меня, хочу ли я вступить в ячейку, я бы попросил время на размышление и, возможно, в конце концов ответил бы отрицательно. Но он повел дело столь ловко, что у меня ни разу не возникло желания задать себе прямой вопрос: действительно ли я хочу вступить в ячейку Сопротивления?

Он подталкивал меня незаметно. Однажды, когда я уже имел в своем активе несколько мелких операций, он зашел ко мне и мы поболтали о том о сем, а перед самым уходом он сказал:

— Мне придется говорить о тебе с другими товарищами, и твое настоящее имя лучше бы не открывать. Как же нам тебя назвать?

Он сделал вид, будто подыскивает мне имя. А на самом деле ждал ответа от меня. Я сказал: «Баку». Отныне у меня была боевая кличка.

Да, Баку — как город. Но не имеет к нему никакого отношения. На самом деле это ласковое прозвище, которым наградил меня дедушка Нубар. Только он один называл меня так — и, кроме него, никто. Сначала это было слово «Абака», что по-армянски означает «будущее». Один из способов сказать, что все свои надежды он связывает со мной. Да, и он тоже! А потом — от одного ласкового уменьшительного к другому — это превратилось в «Баку».

Теперь все члены ячейки, руководимой Бертраном, имели боевую кличку и четкие обязанности. Невнятная эпоха листовок и настенных лозунгов завершилась, мы поднялись на более высокую ступень: скоро у нас появится собственная газета, настоящая газета, которая будет создаваться, печататься и распространяться каждый месяц — быть может, даже чаще, если обстоятельства того потребуют.

Газета называлась «Свобода!». Таким же было и название ячейки. В это мрачное и унылое время нам нужна была самая яркая вывеска.

За тиражом первого номера мне пришлось отправиться в Лион, в богатую квартиру в центре города. Меня сопровождал один из товарищей. Бруно, сын патрона пивной, рослый, преждевременно облысевший парень со сломанным, как у боксера, носом — когда я шагал рядом с ним, у меня появлялось глупое ощущение безопасности.

Начиная со второго номера мы нашли другой способ доставки. Грузовик, развозивший пиво, забрасывал пачки с газетами прямо в «Кружку эльзасского». Это было хитро придумано. Мы заходили в пивную… Я сказал «мы» потому что в Монпелье Бертран, кроме меня привлек еще троих студентов. Небольшая и довольно эффективная группа, но ей суждено было распасться слишком быстро. Итак, мы заходили в пивную, по знаку Бруно спускались в подвал, забирали по тридцать — пятьдесят экземпляров каждый и с невинным видом выходили на улицу.

Эта хитроумная система функционировала без всяких сбоев больше года. В университете и почти везде в городе я слышал, как люди говорят о «Свободе!», обмениваются впечатлениями по поводу ее статей, спрашивают друг у друга, не положили ли им в почтовый ящик последний номер. Общественное мнение менялось. Это все чувствовали. Петен по-прежнему сохранял уважение большинства, но это уже никак не относилось ни к его режиму, ни к его министрам. Те, кто все еще защищал его, вынуждены были добавлять, что он больше не свободен в своих решениях. И нужно прощать ему некоторые ошибки в силу его пожилого возраста, а также состояния его администрации…

Я был убежден, что за пределами нашей группы никто не подозревает о моей деятельности. Но однажды, подойдя, как обычно, к «Кружке эльзасского», чтобы забрать тираж последнего номера, я увидел, что грузовик с пивом окру жен тремя машинами жандармерии. Агенты в кепи ходили взад и вперед, вынося пачки газет. Пивная выходила на маленький сквер с платанами, под которыми патрон иногда расставлял столики в солнечную и безветренную погоду. Выйти к скверу можно было из шести разных переулков. Элементарная мера предосторожности: пользоваться одним и тем же маршрутом я избегал.

В тот день я выбрал довольно удаленный от пивной переулок, что позволило мне вовремя увидеть происходящее и повернуть назад, оставшись незамеченным. Я шел, глядя прямо перед собой. Сначала медленно… потом шаги мои убыстрились. Через мгновение я уже бежал.