Юрий Красавин - Дело святое

Она словно нарывалась на ссору, чтоб таким образом остановить предосудительное, по ее мнению, развитие событий, но это от чувства неловкости, от смущения да и стыда, уже мучившего ее.

— Шутки да развлечения — это не для меня, — строго сказал он. — Я человек серьезный, основательный, люблю доводить всякое дело до конца. А у нас с тобой цель важная, не так ли?

— Ну-ну, — сказала она.

Мол, шалая дурь из тебя еще не вышла?

Ситуация эта хоть и смущала, но в то же время и забавляла ее: чем-то, мол, все кончится? Как он выйдет из положения?

И они сели на третий автобус, который минут через двадцать привез их в село. Выйдя тут, ее спутник сказал: «Ого!» и оглядывался, то ли дивясь увиденному, то ли просто запоминая.

— Ну что? — спросила она. — Еще не созрел, чтоб попрощаться да и назад? Не теряй времени, автобус стоит тут недолго. Садись и — назад!

— Куда идти, говори, — сказал Соломатин деловито. — Где твоя деревня? Где твой дом родной?

Автобус развернулся и уехал. Они стояли посреди сельской улицы, освещенной лишь двумя электрическими лампочками на столбах под абажурами размером в чайное блюдечко. По дороге приближались двое, женщина и мужчина, разговаривая громко. Ольга поспешно отступила в проулок, он не отставал.

Теперь она той же дорогой привычно шагала одна. Улыбалась, вспоминая: где-то возле Торжка пели они, как-то так разговор повернулся, что он спросил, которая из песен у нее любимая. Ольга сказала: «Липа вековая». Оказывается, он не знал такой песни.

— А у меня возле дома липа стоит! — сказала Ольга. — Громадная — страсть. Я возле нее выросла, потому и песню эту люблю.

И запела ему негромко:

А он очень быстро усвоил мотив и стал подпевать. Так славно пели, хоть и тихонечко, но на них с улыбками оглядывались соседи. Та же улыбка была сейчас на губах Ольги.

Уже подходя к своей деревне, с замиранием сердца подумала, прислушиваясь к себе: а что, если и вправду забеременела как раз нынче ночью? Что, если в ней уже произошло это сцепление двух клеток в единое целое, которое теперь уж не разорвать; оно будет в ней, как семечко, упавшее в благодатную почву. Ну, да, она забеременела и родит теперь. Какое это чудо! И какое это счастье. Вот удивятся-то все! То-то пересудов будет, когда заметят ее живот. Уж позлословят: Ольга, мол, нагуляла, спуталась. «А и черт с ними, пусть болтают, пусть языками треплют, — подумалось ей весело. — Зато у меня через девять месяцев появится ребеночек, точно такой же, как у Веры».

Она вспомнила маленького племянника, который так славно причмокивал во сне или когда сосал материнскую грудь, и уже улыбался — в глазах его было прояснение просыпавшегося разума! А как он славно лепетал: «Та-та-та».

Вот и у нее будет такой. Не замечая, что и сама улыбается, Ольга подходила к своему дому и вдруг остановилась: в окнах горел свет. Она не верила своим глазам. «Тетка Валя пришла?» — мелькнуло в голове. Нет, та не войдет в дом без хозяйки. «Может, этот, ушел и не выключил свет? И свет горел весь день?» — так она подумала, но уже вспыхнула догадкой: он не уехал, этот самый Флавий Михайлович, любовник чертов! Не уехал.

Тропинки от крыльца к дровяной поленнице, ко двору были расчищены от снега, березовые чурбаны расколоты, уложены в поленницу, а с крыши снег сброшен; изба, словно освободившись от тяжести, смотрела на улицу бодро, вроде бы даже с торжеством. И вот еще чего: сухая старая береза уже не стоит возле огорода, она повалена, распилена.

Опасаясь неведомо чего, Ольга вошла в избу — тут было тепло, ее любовник что-то вытесывал, сидя возле маленькой печки, обложенной кирпичами.

— Ты не уехал? — изумленно спросила Ольга.

Могла бы и не спрашивать: раз сидит тут, значит, не уехал.

— Чего это я поеду! — ворчливо отозвался он, не прерывая работы. — С какой стати?

— Но я же тебе сказала.

— Ты сказала: сделай свое дело и уходи.

— Ну?

— А что ну! — возмутился он довольно благодушно. — Я твоим глупостям не потатчик.

— Как это?

— Мы ж к делу едва-едва приступили — это еще только «здрассьте», это еще, так сказать, холодная закуска, а горячие блюда впереди. Мы ж только сели за стол пировать на празднике жизни, и вдруг: уходи. Это, по-твоему, умно?

«Какие еще „горячие блюда“?» — Ольга даже растерялась.

— Вот уж не ожидал, что ты отнесешься так легкомысленно к серьезному делу.

Он осуждающе покачал головой, а Ольга приходила в себя.

— А это серьёзное дело? — уточнила она и фыркнула от смеха.

— А как ты думаешь? — прямо-таки рассердился он. — Ребенка сочинить — это что, пустяки? Не куклу сделать, не щенка завести — живого человека создать. Че-ло-века! Я ж тебе не папа Карло, чтоб вот так из деревяшки вытесать. О живом человеке уговор был!

— Дурачье дело нехитрое, — возразила Ольга.

— Не хитро распутничать, а у нас дело святое.

И тут он повернул разговор так, что она растерялась ещё больше.

— Что это ты, душа моя, так запустила своё хозяйство. А? — спросил он. — Куда ни глянь, везде непорядок: дверные дужки болтаются, того и гляди оторвутся; калиточка у коровьего стойла на одной петле висит; наличники на окнах перекосились; вон эта полка, которую ты грядкой называешь, она ж вот-вот рухнет, держится на одном гвозде.

Он и дальше перечислял мелкие и крупные неурядицы в её избе да на дворе, а закончил выговором:

— И ты решила обзавестись ребенком в таких бытовых условиях? Как он будет тут жить? Что его встретит в этом доме? Каким он вырастет? Или ты о таких пустяках не задумывалась?

— Нормально будет жить, — уже обиделась Ольга. — Конечно, моя изба — это не твоя городская квартира с ванной да теплой уборной, но и в таком жилье ребятишки вырастают не хуже ваших городских, а может и получше. Топором да рубанком орудовать — это не женская работа, у меня тут ни сноровки, ни силы.

— А что, у женщин рук нет? — тут он так ли строго да взыскательно глянул на неё, что она оробела. — Коли вытолкнула своего мужа в шею, то берись сама за мужскую работу. Другого выхода нет.

Она поняла, что тут не до шуток: «Ишь, избаловался командовать. Небось, жену свою жучит и мучит». Странное дело: хоть и обидно было, но в то же время и понравилось, что он так строго с нею говорит.

— Взяла б молоток да гвоздь, приколотила бы эту, как её? — грядка, да? И дужку дверную, и вешалку, — не унимался он. — Или ты не в состоянии сменить заржавленный патрон и вкрутить в него лампочку? Хитрость невелика.

— Я женщина! — опять напомнила она.

— Ну, раз женщина, тогда…

Тут он стремительно встал, шагнул к ней, не обнял — сильно обхватил руками, прижимаясь всем телом, — у неё дыхание занялось.