Оливье Ларицца - Храм

Тем вечером я не поцеловал Надю, хоть была возможность, — я жаждал обуздать призраков, что появлялись в сумерках, и это почти удалось. Я больше не рассказывал ей с таинственным видом ни о Кассиопее, ни о Большой Медведице, ибо стратегия созвездий действует только на тех, кому еще нет двадцати. Это как коктейли «секс на пляже» или «пина колада», а также водка с лимоном, которые выпиваешь залпом до дна: все эти игры — только для молодых. Но не для тех, у кого молодость осталась лишь в глазах.

В тридцать лет предпочитаешь хорошее вино, разумеется, лучше того, что пьет Фернандо. И желательно соблюдать условности без романтических излишеств, тогда их легче потом прервать. Надя пригласила меня на обед в ресторан, я выбрал французский, где виртуозно готовят приправленные травами и пряностями блюда. Мы вышли оттуда очарованные меню: тысячелистник с галетами из гречишной чечевицы в ореховом масле с эмульсией фиолетовой горчицы и в сусле винограда, провансальская пицца с мармеладом из белых грибов и забытых овощей (пастернак, брюква, земляная груша), взбитые сливки эстрагона — я записал названия этих блюд, восхищенный их поэзией. Вот так иногда хранишь билет в кино, на концерт, на спектакль, вызвавший восторг, или пробку от бутылки шампанского, что шумно вылетела в честь какого-либо незабываемого события. Итак, во второй половине дня, с дыханием как у шакала или милого койота, мы стояли в обнимку под моросящим дождем на одном из мостов Мадрида.

Надя и странник кутили, переходя из одного бара в другой. С тем неистовством (не в обиду им будет сказано), которое присуще только двадцатилетним или бывает в студенческие годы, когда от эмансипации вырастают крылья. Все тайны живописных бистро и таверн Мадрида ими были открыты: блестящие духовые инструменты и бархатные обои в напыщенном восточном кафе, концертные программы в «Ла Фидула» или в «Популарте», а в «Старсе» они иногда танцевали. Но особенно привлекательными оказались ночные заведения, прилегающие к кварталам Маласанья и Чуэка, близ площади Святой Анны и тех, что подальше (Лос Габриэлес, Вива Мадрид…). Они легко общались со студентами, беседовали со стариками, ведущими долгие разговоры о новом мире, который надо переделать, и сожалели о безвозвратно ушедшем прошлом. Испанская красавица и ее странник тоже думали о том, как бы восстановить мир в своих стенах…

Богемная жизнь мне нравилась. И я с удовольствием чередовал одну вселенную с другой: утром — дон Фернандо, вечером — Надя. Они оба мне подходили, дополняя друг друга. В первой вселенной я углублялся, во второй — высвобождался. И наоборот, так как люди, в которых ВЕРИШЬ, раскрывают в тебе разные, иногда противоречивые, возможности: они тебя воодушевляют. Да, я верил в Фернандо, как он верил в небо, и мне хотелось верить в нашу историю с Надей. И это больше не казалось отказом от других избранниц, возможно, потому что я был одинок и далеко от дома. Как будто на каникулах. И остро почувствовал появление в моей жизни вакантного места. А как же Надя, выберет ли она меня, небезупречного? Сомневаюсь. Чувствую, что жизненный путь придется прокладывать в одиночку. Я освоил часть игры и упорно продолжал свой маршрут, не дожидаясь взаимности. Возможно, это и есть настоящая вера — бесплатное обязательство. Дружба, как и любовь — бесприбыльные инвестиции.

Так что же между нами было: любовь или всего лишь привлекательность хмельного состояния, напряженности? Жить, как в танце — обо всем забыв, — или во время игры в дартс возле стойки бара: всегда целишься прямо в сердце, но чаще попадаешь в разные точки по краям. В те места, что приносят меньше всего очков. Меня это ничуть не занимало. «Поддавайтесь любви», — предлагает Поль Клодель в своей пьесе «Полуденный раздел». Но увлечение длится недолго, как пишут в некоторых романах, являющих собой бледное отражение жизни. Разве можно выразить словами любовный накал в жерле спальни, когда изобилие времени сродни аромату лилии и очертания изгибающихся силуэтов напоминают испарения леса в виде слюдяных червей… Все романы крутятся вокруг свечения тел и настроения, которое все это предваряет.

— О, это еще больше впечатляет, нежели то, что я помню… Словно собор! — хихикнула Надя.

— Ты говоришь о цвете… или размере?

— Как долго ты еще пробудешь здесь? — бросил мне прямо в лицо дон Фернандо…

Я не знал, что ему ответить, резкий тон вопроса сбил меня с толку.

— Ну? Сколько еще?

Он явно был чем-то раздосадован, как небо на горизонте (ничуть не преувеличиваю, ничего не придумываю нарочно), где облака полдня плели черно-синий заговор.

— Ты уже два месяца здесь шатаешься. Я тебя вижу практически каждый день, и каждый день ты опаздываешь.

— Вас только это раздражает? — выговорил я наконец облегченно. — Лишь то, что я подолгу валяюсь в постели?

— Нет, не это! Жизнь проходит, твоя жизнь! Ты так легко теряешь время!

— Ничего не понимаю, о чем вы говорите. С каких пор опоздание вдруг стало что-то значить? Я думал, главное — не торопиться…

Обычно спокойный и жизнерадостный, он вдруг нахмурился. Словно пророк Иезекииль. «И как алмаз, который крепче камня, сделал Я чело твое». [7] Иез., 3:9.

— Ты хоть раз позвонил отцу? — спросил он.

Я отрицательно помотал головой.

— А надо бы! Ему необходимо услышать твой голос, да и тебе не помешает с ним поговорить. И скажи ему, что ты скоро вернешься.

— Я уже не маленький, Фернандо. Я ни от кого не завишу! Что же касается отца, так всему свое время, поговорю с ним при встрече. Сейчас я еще не готов.

— Ты здесь потому, что хотел убежать от своих проблем. Но от них не сбежишь, они всюду следуют за нами. Волочим их за собой как подвески или лохмотья…

Он закатал рукава и взял в руки инструмент. Надо было укрепить две стены, но сегодня я ему не помогал. В наличнике будущих витражей скапливался небесный заговор.

— У вас неприятности? — рискнул я спросить.

Молчание. Гнев старика, казалось, утих. Его разум внезапно перекинулся на ожидавшее произведение, ярость капитулировала перед творческим порывом, который шел из глубины. Или это была мудрая отходчивость?

Я не отступал.

— Фернандо, я с вами разговариваю! У вас возникли трудности?

Он уронил руки, и непреклонность восковой свечи внезапно в нем осела.

— Ко мне только что заходил мэр…

— Ну, так и что, он же у вас бывает каждую неделю?

— Нет! Приходил не помощник, а мэр собственной персоной. Городской голова!

— И что же он хотел?

— Сообщить мне приятную новость, черт возьми!

— То есть?

— Как ты думаешь, что он мог хотеть? — снова вспылил старик. — Что, по-твоему, может хотеть политик, когда переезжает с места на место? Либо твой голос, либо — деньги, и ничего больше!