Оливье Ларицца - Храм

— Разве уже скоро выборы?

— О, это меня бы устроило, — вздохнул он. — Представь только, что этот толстяк в пиджаке с бархатными лацканами и напомаженными волосами сказал…

Он вскинул брови и принял позу важного паяца, затем поднялся на цыпочки и заговорил писклявым голосом:

— «Муниципалитет всегда проявлял большое великодушие к вам, синьор Алиага: он никогда не облагал налогом вашу… ну, вот это!» Он произнес «вот это» как ругательное слово! Потом продолжил: «Может, это замечательная работа, но она совершенно ни к чему: маленькая церковь в Мехорада вполне устраивает наших прихожан. Впрочем, насколько я знаю, вы тоже в ней бываете по воскресеньям… Уверен, вам известно, что епископ уже разместился в соборе Алькала де Энарес, который в двух шагах отсюда. Кроме того, с той поры, когда вы начали строить вот это, времена сильно изменились. Сегодня рынок недвижимости Мадрида перенасыщен, и все больше людей желают обустроиться у нас. К сожалению, ваша стройка занимает много места, из-за чего в наш район не могут заселиться новые жители. Она мешает расширить наш район. Что касается потерь прибыли, так они исчисляются… et caetera!» [8] Et caetera, et caetera (etc.) — и так далее, и тому подобное (лат.). И этот тип считает себя коммунистом!

Я скрестил руки на груди.

— Понятно. Он хочет получить земельный налог. Сколько он требует?

— Двести тысяч песет!

— В европейской валюте, пожалуйста.

— Ох! Ну, ты же знаешь, я с этими евро…

— Подождите… дайте подсчитать… примерно одна тысяча двести или триста евро. Ну, это не так уж много! Неприятно, конечно, но не слишком. Я вам очень много должен, Фернандо, так что буду рад помочь…

Он меня прервал:

— Ты не понял, странник! Этот чертов городской голова требует двести тысяч песет за каждый год с тех пор, как я использую участок земли, на котором строю собор!

— Но это же почти шестьдесят тысяч евро!

Я был поражен.

— Я даже не уверен, что это законно! — вспылил я в свою очередь. — Ваш мэр — мошенник, он не имеет права! Надо рассказать об этом моей подруге Наде, я вам ее обязательно представлю. Она работает в службе градостроительства и…

Старик меня больше не слушал. Он мысленно был где-то далеко. Его глаза блуждали в какой-то, только Богу известной, голубизне…

— Если тебе это не в тягость, расскажи ей! — помрачнел вдруг он. — Мне кажется, что они хотят содрать с меня шкуру. Я у них под прицелом, моя церковь их раздражает. Люди одобряют только то, что соответствует общепринятым нормам. Истинная отвага людей пугает, так как угрожает их комфорту, привычкам, самоуверенности. Я это всегда знал…

— Ничего, что-нибудь придумаем, — пообещал я, желая разрядить обстановку.

— Иисус говорил нечто в этом роде: «И кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду…» [9] Матф., 5:40.

— Что вы хотите сказать?

— «И кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два…» [10] Матф., 5:41.

Я схватил рюкзак.

— Вы хотите, чтоб я прочитал главу из Библии?

Он сжал губы.

— Мне бы очень хотелось, да.

— Какую?

— Из Ветхого Завета, пожалуйста, вавилонское столпотворение. [11] Быт., 11:1–9.

Дон Фернандо не ошибался: люди отказываются признавать чей-либо подвиг. У них нет собственного мнения о том, что им неведомо. И, тем более, у сильных мира сего и элиты, от которой всегда ждали особой проницательности. Но традиция их всегда опережает, надевая шоры им на глаза, или же они опровергают ими же открытого гения под страхом того, что тот перевернет все вверх дном — ведь гений по сути своей скандален. Такие примеры в истории следуют один за другим. История Галилея, представшего перед Инквизицией, дабы объяснить движение Земли, не оставляла ни малейших иллюзий относительно учреждения, которое нам сейчас требовалось убеждать. Чего ради муниципалитет будет аннулировать долг Фернандо? С какой стати ему отказываться от этой манны небесной? Что же касается официальной Церкви, так какой ей смысл нам помогать? Церковь, как и прежде, не поддерживает те идеи, что берут свое начало вне церковной догмы. Епископ никогда не давал своего благословения дону Фернандо, несмотря на его скромные запросы и монашеское прошлое. Чудо, которое отшельник создал, епископ мечтал расстрелять.

Но я не искал в чужом глазу соринку. Просто вступил в борьбу, искренне желая диалога, и готов был громко стучать в двери хороших людей. Нельзя допустить, чтобы закрыли или разбили ту дверь, что распахнулась предо мной два месяца назад и всегда открыта для туристов, для отчаявшихся странников. В этом вызове я неожиданно почерпнул новую силу, где-то в глубине меня во всю мощь зазвонили колокола. Спасти это творение — значит сделать что-то полезное, несмотря на сыплющийся отовсюду металлический дождь, и уберечь наставника от циничного общества. Воскресить наши с ним переживания, горести и радости тяжелого труда, взрывы смеха, напоминавшие разноцветную мозаику витражей. И еще — возродить величие мечты, вознаграждение за упрямство, ежедневный подвиг, которым следует восхищаться. Надо доказать уместность созерцания и разум наших матерей, моей и его… Городской голова не ошибался, когда говорил, что от собора нет выгоды. Но этот собор важен сам по себе. И если старый Фернандо возводил гору, то я вполне мог одолеть несколько холмов административной жесткости.

Я занялся поиском информации, чтобы все задуманное состоялось. Раз и навсегда. Этот старик меня взволновал, я даже собирался написать целую главу об истории мадридской архитектуры, желая помочь его признанию. Эта идея осенила меня в те минуты, когда во мне бушевало желание писать. Стоит изложить на бумаге мою историю (ту, что вы сейчас читаете), и шум голосов однажды стихнет. Станет возможным возвращение к тишине и закончится известное только мне приключение. А если оно не закончится никогда? На этот случай у меня лежал хлеб на доске — четыре элемента, которые следует покорить: земля под основанием собора, огонь страсти для тепла, вода наших глаз и ветер, с которым я сражался. Воспоминания, надежда, дружба — это только ветер, все самое главное неосязаемо. Счастье. Ну, что еще может продолжить, о, этот скучный житейский перечень!

Желая привлечь к нашему делу Надю, я подыскивал аргументы и проверял их эффективность на случай очной ставки с мэром Мехорада. Из бара «Терраса» хорошо был виден собор на другой стороне дороги: моя мишень находилась на линии прицела, как у велогонщиков в начале перевала. В нашем распоряжении оставался час времени до встречи в доме сестры отшельника, она нас пригласила на обед. Надя пила горячий шоколад и грызла чуррос [12] Чуррос — крендельки, поджариваемые в масле. и меня одновременно, я сидел напротив и репетировал свое выступление.