Яков Цивьян - Специальность – хирург

Наконец, мне была доверена в больнице неотложной помощи первая самостоятельная операция по поводу ущемленной паховой грыжи. Потом – по поводу острого аппендицита. Потом – внематочной беременности. Потом – прободной язвы желудка. А потом холецистэктомия – удаление желчного пузыря, резекция желудка – удаление его части, многоплановые, порой весьма трудные и сложные операции по поводу непроходимости кишечника, ушивание разорванной печени, удаление селезенки. А несколько позже мне были доверены еще более сложные операции первичной хирургической обработки огнестрельных переломов, случавшихся порой, сложные и ответственные вмешательства по поводу огнестрельных ранений брюшной полости и грудной клетки.

Терпеливо и любовно Вениамин Захарович пестовал меня. С каждого дежурства я уходил обогащенным сокровищами великой хирургической науки. Я приобрел знания, опыт. Блестящие по форме и глубокие по содержанию обсуждения состояния больных, судьба которых решалась минутами, проводимые Котляром, являлись для меня уроками врачебного искусства. В силу своих возможностей я стремился перенять все это. Я многому научился у него. Вскоре мне была оказана большая для врача и хирурга честь – роль ответственного дежурного.

Мы очень сблизились с Вениамином Захаровичем, несмотря на разницу в возрасте в двадцать лет. Не раз в трудные минуты он поддерживал меня своей дружбой, преданностью и мужской любовью, верностью и бескомпромиссностью, мудростью, опытом врача и человека высочайших моральных правил. И я платил ему тем же.

Котляр учил меня не только неотложной хирургии и травматологии. От него я познал тонкости диагностики. Он помог мне понять и полюбить ортопедию и травматологию. От него я узнал, что казавшаяся мне неинтересной и почти неживой костная ткань живет сложнейшей жизнью. Он научил меня понимать тончайшие изменения в поведении этой самой реактивной, самой чуткой, самой изменчивой и, наверное, самой уязвимой в организме человека ткани. Он помог увидеть, как реагирует костная ткань на различные болезнетворные воздействия, как изменяется ее структура, плотность и прочность при различных болезнях, которые, казалось бы, не имеют никакого отношения к костной системе и опорно-двигательному аппарату вообще.

Он помог мне разобраться в сложнейших вопросах биомеханики суставов, научил улавливать тончайшие изменения в состоянии и поведении этих удивительнейших «шарниров» человеческого тела на основании малейших изменений их контуров, цвета кожи, походки человека, ощущений, получаемых при прикосновении к ним. Он научил меня правильному толкованию рентгеновских снимков, по изменению в которых я стал читать течение болезней костей и суставов, сухожилий и мышц.

Будучи прекрасным специалистом в области костно-суставного туберкулеза, он привил мне «вкус» к больным с этой весьма сложной патологией.

Благодаря Котляру я полюбил ортопедию и травматологию, она стала моим призванием, я отдал ей свое сердце.

На фотографии, которую он мне подарил незадолго до своей смерти, было написано: «Другу души моей». Точно такое же чувство и я испытывал к нему. Он был и остался другом души моей…

В первый год моего пребывания в клинике на меня обрушился целый поток нового, непознанного. Это новое было во всем. И люди. И взаимоотношения между ними. И характер работы. И взаимоотношения с пациентами. И строгая субординация. И просто незнание многого из того, что уже было известно моим коллегам по клинике. Да и сама клиника с ее широкими и длинными коридорами, палатами, с высокими потолками, обходами профессора в сопровождении сотрудников всех мастей и рангов и прочими другими атрибутами – все это было так непривычно мне, знавшему пока только районную Рудничную больницу и районную Венгеровскую.

Я жадно впитывал в себя все это новое. Много читал. Много работал. Старался как можно скорее восполнить пробелы в своих знаниях. Трудно привыкал к порядкам в клинике. К субординации. К отсутствию самостоятельности.

Не обходилось без недоразумений и конфликтов. Однажды я «отменил» назначение профессора. В другой раз не выполнил распоряжение заведующего отделением, а в третий – не согласился с рекомендациями доцента. Это являлось результатом отсутствия клинического воспитания, так как ускоренный курс обучения в институте и самостоятельность первых шагов моей врачебной деятельности не позволили мне познать и впитать в себя этот весьма важный модус поведения, столь необходимый для правильной постановки работы в клинике.

Видимо, потому, что я сам все это прошел, я так хорошо понимаю молодых врачей, приходящих ко мне в клинику. Во многих из них я вижу себя в этот первый год пребывания в клинике. Для того, чтобы облегчить им период адаптации, я как можно раньше стараюсь разъяснить преимущества и недостатки работы в клинике, чтобы они могли решить: приемлема ли для них клиника с ее строжайшей дисциплиной и субординацией, кажущимся отсутствием самостоятельности и необходимостью подчиняться знаниям и опыту старших, способны ли они к терпеливой и кропотливой работе, которая позднее даст новое качество опытного и знающего врача-клинициста. И это вовсе не в ущерб своей индивидуальности! Наоборот.

Индивидуальность развивается и укрепляется, опираясь на знания, опыт, авторитет клиники. Если, конечно, такие знания и опыт имеются в клинике и если клиника имеет такой авторитет. Я говорю так по той простой причине, что видел много клиник и не могу утверждать, что все они обладают названными качествами.

Если все упомянутое не приемлемо для молодого врача, то лучше ему уйти из клиники на самостоятельную работу. Самостоятельная работа имеет тоже свои преимущества.

Этот первый год моего пребывания в клинике почти не оставил в памяти ярких воспоминаний о моих пациентах, за исключением одного.

Он был студентом. Большой, сильный, красивый парень. Я знакомился с историей его жизни, жалобами. И подсознательно, необъяснимо во мне пробуждалась какая-то симпатия к этому совершенно незнакомому человеку. Будто интуитивно я уже тогда чувствовал, что буду связан с ним долгие годы.

Он жаловался на боли в колене. Они появились у него без какой-либо причины полгода тому назад. Вначале были эпизодическими: редко возникали на очень короткое время, а затем исчезали, и он забывал о них. Потом они стали появляться все чаще и чаще, труднее исчезали. Он вынужден был обратиться к врачу. Тот направил его в клинику.

И вот он в палате. Несколько растерян и обеспокоен. Непривычная обстановка. Непривычна больничная пижама. Непривычно положение больного. И, конечно, страх. Страх за свою судьбу, за свое будущее.