Федор Полканов - Рабочая гипотеза.

Они прогуливаются по коридору. В восемь утра нужно было дать животным повторный наркоз, и они дали его, а вот теперь восемь тридцать и приходится им гулять – в рабочих комнатах царство уборщиц. Нет худа без добра: Леонид Громов в лаборатории новичок, не вредно лишний раз осмотреться.

А рядом с Громовым Лиза Котова.

– Ты кошмарный догматик, талмудист и начетчик! – говорит Елизавета, переплетая с рекламными целями кончик рыжей косы. – Ну как я буду работать с такой угрюмой личностью, скажи? Спрятала табель Титова – что ужасного? И ваши, товарищ псевдо-Макаренко, воспитательские устремления…

– Ох уж, Лизонька!..

Лаборатория большая, институты меньше бывают. Коридор, начинаясь от лестницы, тянется через весь этаж. С одной стороны коридора окна, с другой – двери. Дверей восемь, и за каждой – столы научных сотрудников; что ни дверь, то несколько тем. Дальним от лестницы концом коридор упирается в лаборантскую – комнату, более чем другие заставленную столами, приборами. Отсюда дверь в маленький, отгороженный фанерною переборочкой поперечный участочек коридора, именуемый в просторечье «аппендиксом». А из «аппендикса» опять двери, за ними столы, сотрудники. Но и это еще далеко не все: виварий с животными, облучательские, склады уже за пределами здания.

– Пойдем на «Олимп»? Посидим, понежимся в креслицах.

Леонид усмехнулся. Ему рассказывали, что «Олимпом» еще в сороковых годах кто-то из языкастых лаборанток Ивана Ивановича окрестил кабинет заведующего. И вот прошло словечко сквозь годы, переехало вместе с Шаровским из университета сюда, в академию, не только не забылось, а наоборот, стало общеизвестным: ведь не случайно Лиза сказала его как понятное каждому.

Чтобы попасть на «Олимп», нужно пересечь лаборантскую. Точно сдвоенные зенитные установки – жерлами в небо, – стоят здесь рядком бинокулярные микроскопы и лупы. Стальные гильотины – микротомы сверкают ножами. Холодильники, термостаты, автоклавы, в воздухе неистребимая смесь запахов бензола, спирта, мышей – обычный радиобиологический ассортимент.

Дверь с надписью «Профессор И. И. Шаровский» ведет в крошечную комнатушку, кафельные стены которой с головой выдают ее санузловское прошлое. Лизонька разъясняет:

– Свой кабинет Ив-Ив отдал аспирантам. А сам после небольшой перестройки – сюда. Двух зайцев убил: лишние места изыскал и к лаборанткам поближе водворился, дабы не ускользали из-под всевидящего ока.

Громов садится в кресло, Лиза – напротив, на ручку другого. Нога на ногу закинута, талия чуть изогнута. В таком положении даже белый лабораторный халатик не скроет от Леонида линий крепенькой, точеной фигурки. «Лизонька, Лизонька! – У Громова в глазах усмешка. – А ведь скромница! Где-то глубоко в душе из скромниц скромница!» Леонид ее изучил – как же, университет вместе кончали.

– Титов – великолепнейший из мерзавцев! Ты присмотрись к нему. Ходит – цветет улыбками, а ботинки скрипят: «Дз, дз!..» Так и кажется – на Ивана Ивановича нож точит. И выточит! Сейчас тих, но на ученом совете не было случая, чтобы не положил Ив-Иву черный шар. А уж беспринципен! Ученик Лихова, казалось бы, высший класс. Но в сорок восьмом перекинулся к его гонителям, а после пятьдесят третьего сидит между двух стульев… Так что спрятанный табельный ярлычок – лишь посильная месть. То ли было!.. Ты знаешь об истории с телеграммой?

Леонид знал. Титов был заядлым преферансистом. На этой почве у него случались конфликты с женой, и поэтому он то и дело слал самому себе на дом отпечатанные на машинке открытки: «Ув. тов. Титов! Такого-то числа, в такое-то время состоится такое-то совещание. Ваша явка строго обязательна. Шаровский».

– Погодите, я его отучу! – сказала как-то Елизавета.

Назавтра Титов подлетел к ней в коридоре, размахивая телеграфным бланком.

– Конечно, ваших рук дело! Послали с расчетом, чтоб я уже ушел из дому!

Кругом было много народу.

– Что такое? – невозмутимо осведомилась Котова и, взяв телеграмму, громко прочла: – «Назначенное на сегодня совещание отменяется. С приветом. Шаровский». Вы видите подпись? При чем здесь я? А впрочем, давайте выясним. – И с телеграммой в руках она решительно зашагала к «Олимпу».

Титов догнал ее, выхватил бумажку и, сопровождаемый общим хохотом, скрылся за дверью.

Об этой истории Леониду рассказывали. Да разве только об этой? Лиза не может жить без постоянных мистификаций, трюков. «В конце концов ее не хитро понять, – думает Громов. – Тут сказываются не только особенности характера, но и специфика работы. Легко ли постоянно помнить о трагедии Хиросимы и Нагасаки? Своими руками ежедневно создавать модели Хиросим, подсчитывать трупы – пусть мышиные? Легко ли искать противоядие и – пока что – не находить его? Сотни опытов, тысячи трупов, напряженные поиски и постоянные разочарования – не легче ли жить вот так, как Лиза, – сдабривая жизнь шуткою?» Леониду все это понятно лучше, чем многим другим: год назад – всего только год! – отняла у него лучевая болезнь Валю – жену, друга, самого близкого человека на свете.

Привыкнуть к новому месту работы – не значит ли прежде всего изучить своего руководителя?

Наблюдать за шефом удобно, когда он беседует с Лизой.

– Не понимаю, зачем вы меня спрашиваете? Ведь все равно поступите по-своему… – эти слова Иван Иванович произносил частенько.

Шаровский меряет комнату шажками по диагонали: семь шажков в одну сторону, семь – в другую.

– А не лучше ли будет планировать не семьсот рентгенов, а семьсот пятьдесят? – спрашивает Елизавета, хотя вопрос давно уже обсужден, да и безразлично на практике – семьсот или семьсот пятьдесят: обе дозы смертельны.

Но Иван Иванович серьезен.

– Насколько я знаю литературу – семьсот рентгенов почти традиционно.

«Сейчас начнется», – думает Леонид и смотрит на Елизавету.

– Но вы же сами учите ломать традиции.

Шаровский останавливается, разводит руками.

Потом снова бежит по комнате: он не любит отвечать, не взвесив своих слов. Но вот наконец:

– В области, в которой работаете вы, наркоз толком никто не пробовал. А пользуясь традиционной дозой…

– Мы тащимся в хвосте у своих предшественников. – Котова пыталась вставить эти слова между строк, но получилось так, что она прервала.

Леонид ловит в уголках Лизиных глаз усмешку и переводит взгляд на Шаровского. Тот убыстряет бег, возмущенно подергивает плечами: вверх-вниз, вверх-вниз… А Елизавета:

– Вы только подумайте, Иван Иванович: взяв семьсот пятьдесят рентгенов, мы в случае успеха сразу подпрыгиваем над всеми этими Коссвингами и Хастлями. Раз, два – и утерли нос всему миру!