Энн Тайлер - Обед в ресторане «Тоска по дому»

Он с радостью выполнил все ее приказания и застегнул какую-то замысловатую пряжку, а хозяйка машины, шмыгая носом, тем временем со скрежетом переключила скорости, и они влились в стремительный поток автомобилей.

— Тебя как зовут? — спросила она.

— Люк.

— Так вот, Люк, ты круглый дурак. Твоя мать знает, что ты добираешься на попутках? И вообще, где твои родители?

— Они… в Балтиморе. Вряд ли вы едете туда.

— Надо думать! Что я там потеряла?!

— А куда вы едете?

— Не знаю.

— Не знаете?

Люк взглянул на женщину. Слезы вновь текли по ее щекам.

— Тогда… может быть… — начал он.

— Успокойся, я отвезу тебя в Балтимор.

— Правда?

— Все лучше, чем мотаться по окружной.

— Вот спасибо, — обрадовался он.

— До чего дожили. Младенцы шляются без присмотру.

— Я не младенец.

— Ты что, газет не читаешь? Сексуальные маньяки! Грабежи! Убийства! Черт знает что.

— Подумаешь! Я путешествую самостоятельно уже давным-давно. Много лет. Чуть ли не с самого рождения.

— А вдруг я потребую за тебя выкуп?

От неожиданности Люк громко рассмеялся. Она посмотрела на него и грустно улыбнулась. Было что-то успокаивающее в ее толстом уютном животе, в джинсовой юбке, которая задиралась на полных ногах, в серых от пыли теннисных туфлях. Время от времени она вытирала костяшками пальцев кончик носа. Люк заметил на ее руке обручальное кольцо; и носила она его, видимо, долгие годы, так как оно словно бы вросло в палец.

— Без малого месяц назад, — сказала она, — милях в двух-трех отсюда парень подсадил девушку, а та ручным фонариком размозжила ему череп, спихнула труп под откос и укатила на его спортивной машине.

— Выходит, это вы идете на риск, а не я, — заметил Люк. (До чего легко было подхватить слегка подтрунивающий материнский тон.) — Зачем же вы подобрали меня? Может, я решил вас убить!

— Еще чего, — сказала она, шмыгая носом. — У тебя случайно нет косметической салфетки?

— К сожалению, нет.

— Я не всякого подбираю, — сказала она. — Сажаю в машину только тех, кто в опасности, — одиноких молодых девушек или младенцев вроде тебя.

— Я не…

— Вчера это была девочка в шортиках, представляешь? Я ей так и сказала: «Милочка, в таком виде накличешь беду». А днем раньше — двенадцатилетний мальчик, он сказал, что у него украли деньги на автобус и ему приходится добираться до дома на попутках. А еще раньше…

— Вы что же, каждый день ездите по этой дороге?

— Почти каждый.

Он посмотрел в окно на фургоны, бензовозы, междугородные автобусы, легковые машины с перегруженными багажниками на крышах.

— Я думал, на это шоссе нет съезда, — заметил он.

— Да что ты, бог с тобой. Я живу тут совсем рядом, — сказала она.

— Тогда зачем же вы куда-то едете?

Подбородок ее сморщился.

— Не твое дело, — отрезала она. — Я бываю здесь каждый день с двух-трех часов до ужина. Иногда еду в Аннаполис или куда-нибудь в Виргинию. А иногда просто гоняю по окружной. Смотря по обстоятельствам.

Она взглянула на Люка, как бы ожидая, что он спросит, какие же это обстоятельства. Но Люк обиделся и промолчал. Она вздохнула.

— В два, а то и в три часа просыпается моя дочь. Ей четырнадцать. Наверное, твоя ровесница, да? Тебе сколько лет?

Он барабанил пальцами по стеклу и молча глядел наружу.

— Летом она может проспать сколько угодно. Муж говорит: «Послушай, Мэг, почему ты разрешаешь ей так долго спать?» Я скажу тебе — почему. Потому что она несносная. В полном смысле слова несносная. Уму непостижимо, как она может быть такой ужасной. Спускается вниз в халате. Зевает. Приходит ко мне на кухню. «Ну и ну, ма, — говорит, — похоже, ты опять надушилась своим мухомором, ДДТ номер пять». И удаляется. А я в недоумении нюхаю свои запястья. «Лидди, — говорю, — ты собираешься сегодня убирать свою комнату?» А она отвечает: «Ты только послушай себя: пилишь и пилишь, совсем как твоя мать». Стоит мне пошутить, она говорит: «До чего смешно, ма. Ха-ха! Ты у нас настоящий комик». Это она стащила мой лучший кружевной бюстгальтер, который я надеваю только на годовщину свадьбы, а потом швырнула его мне обратно — замызганный, заношенный. «На, — говорит, — возьми свой драгоценный лифчик. Кому он нужен? Это для плоскогрудых». Называет меня сукой, прямо в лицо. Говорит, что я жирная уродина, что она ненавидит меня. А я говорю: «Послушайте, барышня, не кажется ли вам, что пора поговорить начистоту?», тогда она зевает в ответ и начинает отгрызать от рукава блузки пластмассовую веревочку, к которой прикрепляют ценник. Я прошу мужа: «Поговори ты с ней». «Лидди, — говорит он ей, — видишь, что с мамой? Зачем же ты огорчаешь ее?» А я говорю: «Что со мной? Что ты имеешь в виду?» И у нас с ним начинается скандал, а ей небось только того и надо. Отчуждение, разрушение, хаос — вот это по ней. Она дружила с одним парнем, обращалась с ним хуже некуда. В конце концов он ее бросил, и она всю ночь плакала и повторяла: «Ну зачем я так себя вела? Что мне сделать, чтобы он вернулся?» Я сказала ей, нужно быть честной, позвонить ему: так, мол, и так, она сама не знает, что на нее накатило. Ну, на следующее утро она позвонила ему, они помирились, и все было замечательно, Лидди даже поблагодарила меня за добрый совет. Все у нее вроде бы снова наладилось. Сидит в кухне за столом тихая, спокойная, давно я ее такой не видела. Потом начала качать ногой, грызть ногти, а потом опять позвонила своему парню. «Роджер, — говорит, — мне не хотелось огорчать тебя, но, думаю, тебе пора знать правду: врач сказал, что я умираю от белокровия».

Люк засмеялся. Женщина взглянула на него простодушно, по он заметил, что губы ее горько скривились.

— И вот часа в два-три, — продолжала она, — я сажусь в свою машину и еду куда глаза глядят. Сначала говорю сама с собой. Ты бы послушал меня. «Ни за что не вернусь», — говорю я себе. Ругаюсь последними словами, сигналю старухам, которые едва ноги передвигают. «Паскуда, зараза, испорченная девчонка, — твержу я, — она еще пожалеет об этом». И гоню во весь дух. Ты бы видел мой талон! Еще один прокол, и меня отправят на субботние курсы по борьбе с лихачеством, придется смотреть фильм про женщину, которая остается без головы. Но мне все равно, где быть, лишь бы не дома. Мчусь по дороге и представляю, как муж вернется домой и скажет: «Лидди, где твоя мать? До чего ты довела ее, Лидди!» И ей станет стыдно… А потом я начинаю думать о муже. У меня в самом деле очень хороший муж. От него бегать незачем. Вот я и воображаю, как ночью тайком проберусь в дом и скажу ему: «Слушай, давай удерем вместе. Смоемся». Но я знаю, он не согласится. Ведь непосредственно его это не так уж задевает. Конечно, она действует ему на нервы, но он целыми днями пропадает на работе, а поэтому реже сталкивается с ней и реже совершает промахи. Промахи, вот они-то и бесят меня больше всего. Я чересчур вспыльчива, позволяю себе злиться, спорю с ней… Да мало ли что еще! И если разобраться, то уезжаю я от своей несостоятельности, верно? В конце концов я сбавляю скорость. Начинаю вспоминать прошлое. Когда Лидди была маленькая, она всегда так прямо держалась, в любой толпе узнаешь по прямой, как струнка, спине. А то целый год ела только китайскими палочками. Чик-чик — стучали они по тарелке. Ты бы видел, на что была похожа ее тарелка! Но я не ругала ее. В то время она очень любила меня. Я была по-настоящему хорошей матерью. И она любила меня.