Энн Тайлер - Обед в ресторане «Тоска по дому»

Месяц назад сестра сообщила Эзре, что мать задала ей по телефону весьма странный вопрос. «Она поинтересовалась, правда ли, что, если долго лежать на спине, можно заболеть пневмонией, — сказала Дженни. — Я спросила, почему это ее волнует, а она в ответ: „Просто любопытно“».

Эзра отложил газету и потрогал шишку в паху.

Они допили кофе, Эзра вымыл чашки и прибрал на кухне, которая вопреки его стараниям всегда выглядела теперь неопрятно. Он не знал, что делать с посеревшими занавесками возле плиты, с кружевной, заскорузлой от пыли салфеткой под конфетницей. Можно ли стирать такие вещи? Взять и бросить в стиральную машину? Проще всего было бы спросить у матери, но он не решался. Ведь она расстроится и станет думать, а что еще она упустила.

Перл вышла ему навстречу, ступая с такой осторожностью, что ее черные туфельки казались трепетными, сверхчувствительными щупами.

— Эзра, — спросила она, — какие у тебя планы на сегодняшнее утро?

— Никаких, мама.

— Правда?

— А что ты хотела?

— Может, разберем ящики моего письменного стола? Но если ты занят…

— Я свободен, мама.

— Ты не стесняйся, скажи.

— Я с удовольствием помогу тебе.

— В детстве, — сказала она, — ты сердился, когда я болела или нуждалась в помощи.

— Так то в детстве!

— Странно, да? Ты был самым добрым и ласковым из всех моих детей, самым близким, другие вечно были заняты своими делами. Но стоило мне заболеть, и ты становился крайне бесчувственным! «Значит, в кино не пойдем?» — спрашивал ты. Все заботы по хозяйству брал на себя тогда твой брат, хотя на него это вроде бы вовсе не похоже. Я говорила: «Эзра, принеси, пожалуйста, плед», а ты сидел как чужой и делал вид, что не слышишь. Ты вел себя так, будто я доставляла тебе неприятности, будто голова у меня болела тебе назло.

— Я был тогда очень маленьким, — сказал Эзра.

Странно, но даже сейчас внутри у него стоял жесткий ком — не столько злость, сколько беспомощность; ему казалось, что именно это чувство владело им и в детстве. Он был так уверен в матери, считал, что ей все по плечу; когда она порезала ножом палец, он был раздосадован ее неловкостью. Разве можно положиться на такого человека? Почему она подвела его?

Эзра взял Перл за руку и повел обратно в гостиную (он вдруг ощутил свой высокий рост и солидный вес). Усадив мать на диван, он подошел к письменному столу, чтобы вытащить нижний ящик.

Это они проделывали уже много раз. Дело, конечно, не в том, что ящик следовало разобрать, хотя постороннему взгляду и могло показаться, будто там царит беспорядок. Пока Эзра нес ящик, кипы разрозненных фотографий разъезжались в стороны; из рассыпающихся по листочку старинных альбомов тоже торчали снимки. Да, чего здесь только не было: коробка из-под обуви с девичьими дневниками матери, незаконченный фотоальбом «Наш ребенок» — о Коди, конфетная коробка со старыми письмами — марки со всех конвертов были срезаны. Были тут и блекло-сиреневый сплющенный букетик искусственных цветов, жесткий и негнущийся, как усохшая мышиная тушка, и загрубевшая от времени лайковая перчатка, и пахнущий затхлостью школьный табель с надписью «Перл И. Коди, 4 класс, 1903 год», отметки в нем были проставлены таким изящным почерком, что казалось, рядом с названием каждого предмета кто-то разложил тончайшие коричневые волоски в форме буквы «о» — «отлично». Эзре нравились эти вещи; он охотно разбирал их, подробно рассказывая матери о каждой:

— Вот на этой фотографии ты и тетя Мелинда в день ее свадьбы.

— Да?

— Ты стоишь рядом с ней, и у тебя в руках веер из перьев.

— Эту оставим, — говорила мать. Она все еще делала вид, что они просто разбирают вещи. Но вскоре забыла об этом и, устроившись поудобнее, погрузилась в задумчивость.

А он продолжал перечислять:

— А тут чья-то веранда.

— Веранда? Какая веранда?

— Не знаю.

— Ну как она выглядит?

— Два столба, темный пол, глиняный горшок с геранью…

— А я там есть?

— Нет.

— Ну, — махнула рукой Перл, — может, это веранда Люны.

Никогда в жизни Эзра слыхом не слыхал о Люне. Честно говоря, вообще не верил, что мать интересовали родственники. Леди и джентльмены проплывали мимо как в тумане; он пытался выспросить их имена, но мать равнодушно отмахивалась; и он понимал — она ищет только себя.

— Меня ты там видишь где-нибудь? Это что, тот обед, на котором я была в голубом?

Ее внимание к собственной персоне порой забавляло Эзру, а порой раздражало. Мать как-то алчно вскидывала подбородок, ожидая сообщения, есть ли она на фотографии.

— А я там есть, в этой группе? Я была на том пикнике?

Эзра открыл бордовый бархатный альбом. Толстые страницы пожелтели по краям. Карточки в этом альбоме не были приклеены как следует. Коричневый портрет бородатого мужчины был засунут в обложку вместе с цветным фото розового малыша в блестящем хлорвиниловом надувном бассейне; последний снимок датирован сентябрем шестьдесят третьего года. Мать выжидающе повернулась к Эзре.

— Мужчина с бородой, — сообщил он. — Наверно, твой отец.

— Может быть, — равнодушно отозвалась она.

Он перевернул страницу.

— А тут группа женщин под деревом.

— Женщин?

— Я тут никого не знаю.

— А в чем они?

— Какие-то длинные мешковатые платья, — сказал он. — С большим напуском на талии.

— Значит, девятьсот десятый год или вроде того. Может, помолвка Иолы?

— А кто такая Иола?

— Поищи меня. На мне было платье в темно-синюю полоску, — сказала мать.

— Здесь нет платьев в полоску.

— Тогда давай следующую.

Перл была не из тех, кто живут воспоминаниями, постоянно возвращаются к прошлому. В детстве Эзра никогда не слышал от нее «Когда я была в твоем возрасте…», как твердят многие матери. И сейчас эти фотографии не служили ей поводом для воспоминаний. Она почти не комментировала их, даже те, где было ее изображение. Но настороженно ловила каждое слово о своем прежнем облике. Может, хотела взглянуть на себя со стороны? Или надеялась отыскать разгадку некой тайны?

— Я улыбаюсь или нахмурена? Как по-твоему, на этой фотографии у меня счастливый вид?

Когда Эзра пытался о чем-нибудь расспрашивать, Перл становилось скучно.

— Расскажи, какая у тебя была мама, — просил он.

— О, это было так давно, — отвечала она.

Вероятно, жизнь у нее была однообразная, малоинтересная. Что же ей было бы приятно вспомнить? — думал он. Ухаживания отца, даже зная наперед, чем все кончится? Появление детей? Раннюю пору материнства? Она действительно часто и с нежностью вспоминала те годы, когда дети были маленькими, но большинство фотографий в этом ящике относились к куда более раннему периоду ее жизни, к началу века, — вот они-то и интересовали ее больше всего.