Наталья Абрамцева - Рассказы и сказки для взрослых

— Эвелина — твоя хозяйка?

— Да. Но дело не в этом. У вас что-то не так. Может быть, смогу помочь? Мне бы очень хотелось.

И Виталий Григорьевич, понимая краешком сознания, что происходит нечто странное, рассказал все. Все. О том, что молодой географ Танечка непременно сорвет открытый урок, а Витька Андреев — в общем, неплохой парень, но для школы опасен, а Лена, жена Виталия Григорьевича, подавлена его, Виталия Григорьевича, невниманием к дому, а он просто не может разорваться, и еще (нет, Долли, ты только представь, как не вовремя!) пропал сапог стервозной химички Полины… Долли слушала и смотрела так же сверхчеловечно. А Виталий Григорьевич подумал, что, если бы Полина хоть раз так на него посмотрела, он не какой-то финский сапог преподнес бы ей, а целый обувной магазин самого Парижа. Долли слушала и, кажется, чему-то удивлялась.

— Все? — спросила она мягко.

Виталий Григорьевич рассказал еще о том, что из живого уголка сбежал еж. О том, что в учительской слишком тесно и что дома в ванной полгода течет горячий кран, а дверь входная открывается только плечом и так далее, и тому подобное.

— Все? — опять спокойно, но, может быть, чуть насмешливо, потому что глаза опустила, спросила Долли. — Все?

«Нет, подумаешь, какая умная, выше человеческих дел», — удивился про себя Виталий Григорьевич, глядя на свою лопоухую собеседницу.

— А что, мало, по-твоему? Я же не железный!

— А кто железный? Моя Эвелина? Вы думаете ей легче? И у нее — сегодня то, завтра это… — Положив голову на колени завуча, спаниелька грустно, даже обреченно, продолжала: — правда, открытых уроков, троек «на волоске» у нее нет. — И как бы испугавшись, что из-за этого хозяйка может не понравиться новому знакомому, поспешно добавила: — но вы не думайте… Она хорошая, ласковая! Только… Ну… Как бы сказать?.. Трудно ей… Характер…

— Капризная? — завучу было уже интересно. Долли отрицательно покачала головой. Запрыгали уши.

— Легкомысленная?

Отрицательно машет ушами черная спаниелька.

— Ну, не знаю, может быть, взбалмошная, резкая?

— Резкая, взбалмошная… — задумчиво повторила Долли. Это из-за того, что назло весь фарфор с драконами перебила?.. Нет, дело не в этом.

Долли опустила голову, почти уткнулась черным носом в холодный снег.

— Нет, — повторила она задумчиво. — Эвелина… Она… Она… — Никак не подберет нужного слова. Наконец нашла, обрадовалась!

— Она… — не железная!

— Постой, постой, — немного возмутился Виталий Григорьевич. Ведь начали с того, что я—не железный.

— Не-е-е-т, — Долли хитро взглянула карими глазами, как бы разоблачая завуча. — Нет, вы нормальный железный человек. Радовались бы!

Недоуменный взгляд Виталия Григорьевича.

— А чему вы удивляетесь? Вам пора бы знать, что люди бывают железные или… или — как моя Эвелина: у них не пропадают сапожки, двери открываются взглядом, нет у них классов, чтобы руководить ими… — тихо и спокойно произнесла Долли.

— Хорошо — вздохнул завуч.

— Хорошо, — повторила Долли, вслушиваясь в слово. — Разбитый фарфор — хорошо?.. То, что назло — хорошо?.. Черная маленькая лопоушка, кажется, издевалась.

— Ну! Кому что! Фарфор, видишь ли, грохнула! Позволить себе разбить японский фарфор! — последние слова Виталий Григорьевич произнес с некоторой завистью. — Глупо. Смешно просто!

— Вы думаете Эвелина потом не плакала?

— …?

— Нет, не из-за фарфора…

— Так что же тогда? — осторожно, боясь спугнуть откровенность, спросил Виталий Григорьевич.

Долли посмотрела на него внимательно.

— Я же сказала: Эвелина — не железная.

— Но зачем ей быть железной? — насмешливо спросил завуч. Долли, ты ребенок.

Долли даже обиделась.

— У него дверь, видишь ли, заклинивает! Я — ребенок, видишь ли! А моя Эвелина — плачет! И не из-за разбитого фарфора, совсем нет!.. Просто…

— Знаю. Давным-давно выяснено: «Нет в мире совершенства». Без нас с тобой ясно.

— А раз давно выяснено, раз так уж ясно, — почему вы такой зеленый? И на себя не похожи? Долли говорила мягко, как с расстроенным ребенком. А Виталий Григорьевич распалялся.

— Зеленый? А куда я дену «окна» математика?

— Ну, а как же раньше, — спокойный голос спаниельки.

— Раньше! А как уговорить англичанку взять классное руководство?

— Так же, как биолога в прошлом году.

— Ну, а сапожок финский, где я возьму? — взвился завуч.

Долли ответила так же невозмутимо:

— А помните, три года назад пропали ваши золотые часы, а потом их нашли на руке скелета в биологическом кабинете.

— Да, да, все так и было, — успокаиваясь, сказал Виталий Григорьевич. Успокаиваясь? Нет, нет, настораживаясь: откуда Долли знала о таких подробностях?

— И дальше так будет, — продолжала Долли. — И сегодня.

— Сегодня?

Виталий Григорьевич нехотя вспомнил, что есть «сегодня». И понял, с чего начался этот странный разговор, а главное — с КЕМ. И снова что-то качнулось в голове завуча. Долли, видимо, заметила это и, чтобы не слишком пугать человека, весело мотнула ушами и распорядилась:

— Ну, ладно, в школу, побыстрее! Там все отлично, поверьте. — И убежала. На ходу черная спаниелька оглянулась: — Еще увидимся!

Виталий Григорьевич поплелся в школу. «Побыстрее» — он не мог. Ноги — ватные, в голове что-то звякает. О чем он думал? Он не думал — это было бы лишним.

Школа. Перемена. Ад! Вот он — математик. Завуч вжимается в стенку. Радостные возгласы математика:

— Все в порядке, Виталий Григорьевич! Не думайте о моих «окнах». Я с Полиной договорился — она сегодня добрая: сапог нашелся! Собственный! Лифтерше какой-то косматый джинсовый оставил.

— Спасибо, — оглушунно сказал завуч.

А вот появляется англичанка. Мило улыбается, сообщает, что согласна взять классное руководство при условии, что все того же Лузгина переведут в немецкую группу.

— Да ради Бога! Ради Бога! Ради Бога! — чуть не запрыгал от волнения и радости завуч. Ведь Сережке учить что английский, что немецкий, что санскрит — все равно.

Кажется, все уладилось. Уладилось, как предупреждала Долли. Совпадение? Случайность? Конечно, но, простите, как она могла… Ведь она не может, не имеет права, не должна разговаривать!!!

Виталий Григорьевич историк. Он не мог дать на уроке сочинение и думать о своем, приходилось рассказывать о восстаниях и размышлять о невозможном; приходилось возмущаться коварством врагов и вспоминать каждое слово Долли. Урок — в две головы; два — в две головы; три — в две головы. Екатерина II — Долли; Лузгин — Долли; Ришелье — Долли и так далее. Голова разламывается. Бред: собака разговаривает, поучает, рассказывает, все знает! Бред!

Не может быть! Переутомился! К врачу! Собаки, видишь ли, заговорили. Он помнил даже каждую ее — Долину — интонацию.