Ольга Токарчук - Правек и другие времена

И с той поры он все больше становился похож на зверей в лесу. Питался ягодами и грибами, а потом начал охотиться на маленьких зверьков. Каждый новый день стирал из его памяти все большие фрагменты, а мозги Злого Человека становились все более гладкими. Он забыл слова, поскольку не пользовался ими. Забыл, как надо молиться каждый вечер. Забыл, как разжигать огонь и как им пользоваться. Как застегивать пуговицы кафтана и шнуровать ботинки. Забыл все знакомые с детства песни и само свое детство. Забыл лица близких людей, матери, жены, детей, забыл вкус сыра, жареного мяса, картошки и похлебки.

Это забывание длилось много лет, и в конце концов Злой Человек уже не был похож на того мужчину, который пришел в лес. Злой Человек не был собой и забыл, что это значит — быть собой. Его тело начало обрастать волосами, а зубы от жевания сырого мяса сделались крепкими и белыми, как зубы зверя. Его горло издавало теперь хриплые звуки и похрюкивание.

Как-то раз Злой Человек увидел в лесу старика, собирающего хворост, и почувствовал, что человечье существо ему чуждо и даже отвратительно, поэтому он подбежал к старику и убил его. В другой раз бросился на крестьянина, едущего на подводе. Убил его вместе с лошадью. Лошадь съел, но человека не тронул — мертвый человек был еще более мерзким, чем живой. Потом он убил Бронека Маляка.

Однажды Злой Человек случайно оказался на краю леса и посмотрел на Правек. Вид домов разбудил в нем какое-то неясное чувство, в котором была тоска и ярость. В деревне тогда услышали страшный вой, похожий на волчий. Злой Человек постоял с минуту на краю леса, потом отвернулся и неуверенно оперся руками о землю. Он с удивлением обнаружил, что такой способ передвижения намного удобнее и намного быстрее. Его глаза, которые были теперь ближе к земле, видели больше и отчетливее. Его слабый пока еще нюх лучше схватывал запахи земли. Один-единственный лес был лучше, чем все деревни, чем все дороги и мосты, города и башни. Так Злой Человек вернулся в лес навсегда.

Война наделала переполоху на свете. Сгорел лес на Пшиймах, казаки застрелили сына Херубинов, не хватало мужчин, не было кому косить поля, нечего было есть.

Помещик Попельский из Ешкотлей уложил свой скарб на телегу и исчез на несколько месяцев. Потом вернулся. Казаки разорили его дом и погреб. Выпили столетние вина. Старый Божский, который это видел, рассказывал, что одно из вин было таким старым, что его резали штыком, точно желе.

Геновефа следила за мельницей, пока та еще действовала. Она поднималась на заре и за всем приглядывала. Проверяла, не опаздывает ли кто на работу. Потом, когда все уже шло своим ритмичным шумным ходом, Геновефа чувствовала внезапно наплывающую, теплую, как молоко, волну облегчения. Было спокойно и безопасно. Она возвращалась домой и готовила спящей Мисе завтрак.

Весной семнадцатого года мельница встала. Не было что молоть — люди съели все запасы зерна. Правеку не хватало привычного гомона. Мельница была мотором, толкающим мир, машиной, приводящей его в движение. Сейчас был слышен только шум Реки. Сила ее расходовалась впустую. Геновефа ходила по пустой мельнице и плакала. Блуждала, словно дух, словно обсыпанная мукой Белая Дама. Вечерами сидела на ступеньках дома и смотрела на мельницу. Та снилась ей по ночам. В снах мельница была кораблем с белыми парусами, точно таким, какой она видела в книжках. В его деревянном теле были огромные, жирные от масла поршни, которые ходили туда и обратно. Он дышал и пыхтел. Из его нутра валил жар. Геновефа желала его. Она просыпалась от таких снов вспотевшая и растревоженная. А когда уже становилось светло, вставала и за столом вышивала свою салфетку.

Во время эпидемии холеры в восемнадцатом году, когда окопали границы деревни, на мельницу пришла Колоска. Геновефа видела, как она бродит вокруг, смотрит в окна. Она выглядела изможденно. Была худая и казалась очень высокой. Ее светлые волосы стали серыми и покрывали плечи грязной пеленой. Одежда ее была истрепана.

Геновефа наблюдала за ней из кухни, а когда Колоска посмотрела в окно — отшатнулась. Она боялась Колоски. Все боялись Колоски. Колоска была безумная, а может, и больная. Говорила невпопад, бросала проклятия. Сейчас, кружа вокруг мельницы, она была похожа на голодную суку.

Геновефа посмотрела на образ Ешкотлинской Божьей Матери, перекрестилась и вышла на крыльцо.

Колоска повернулась к ней, и Геновефу пронизала дрожь. Такой страшный взгляд был у этой Колоски.

— Пусти меня на мельницу, — сказала та.

Геновефа вернулась в дом за ключами. Молча открыла дверь.

Колоска впереди нее вошла в холодную тень и тут же бросилась на колени, собирая отдельные разбросанные зернышки и горки пыли, которые когда-то были мукой. Она сгребала зерна худыми руками и запихивала себе в рот.

Геновефа шла за ней след в след. Согнувшаяся фигура Колоски была похожа сверху на кучку тряпья. Когда Колоска наелась зерном, она села на землю и начала плакать. Слезы текли по грязному лицу. Глаза ее были закрыты, и она улыбалась. У Геновефы сжалось сердце. Где она живет? Есть ли у нее какие-то родственники? Что она делала на Рождество? Что ела? Геновефа увидела, каким хрупким стало тело Колоски, и вспомнила ее перед войной. Тогда она была дородной, красивой девушкой. Сейчас Геновефа смотрела на ее голые израненные ноги с ногтями крепкими, как звериные когти. Протянула руку к серым волосам. Тогда Колоска открыла глаза и взглянула прямо в глаза Геновефы, даже не в глаза, а прямо в душу, в самые ее недра. Геновефа отдернула ладонь. Это не были человеческие глаза. Она выбежала на улицу и с облегчением увидела свой дом, мальвы, платьице Миси, мелькающее в крыжовнике, занавески. Взяла из дома буханку хлеба и вернулась на мельницу.

Колоска выступила из темноты открытой двери с узелком, полным зерна. Она смотрела куда-то за спину Геновефы, ее лицо прояснилось.

— Ах ты, лапотуня, — сказала она Мисе, которая подошла к плетню.

— Что случилось с твоим ребенком?

— Умер.

Геновефа протянула буханку на вытянутых руках, но Колоска подошла к ней совсем близко и, беря хлеб, прильнула губами к ее рту. Геновефа дернулась и отскочила. Колоска засмеялась. Положила буханку в узелок. Мися начала плакать.

— Не плачь, лапотуня, твой папа уже идет к тебе, — пробормотала Колоска и пошла в сторону деревни.

Геновефа терла губы фартуком, пока они не потемнели.

В тот вечер ей трудно было уснуть. Колоска не могла ошибаться. Колоска видела будущее, об этом знали все.

И со следующего дня Геновефа начала ждать. Не так, как до сих пор. Теперь она ждала с минуты на минуту. Засовывала картошку под перину, чтобы не остыла слишком быстро. Стелила постель. Наливала в миску воду для бритья. Раскладывала на стуле одежду Михала. Ждала так, будто Михал пошел в Ешкотли за табаком и вот-вот должен вернуться.