Киран Десаи - Наследство разоренных

В 1943 году, за два месяца до своего двадцатитрехлетия, хрупкий солдат погиб в Бирме, защищая Британию от Японии. Брату его предложили работу, но он тоже погиб — в Италии, под Флоренцией, хотя солдатом вовсе не был. Он варил абрикосовый джем для британского майора среди итальянских олив и винограда, местные бойцы сопротивления копали трюфели в саду — и на тебе, бомбежка!

Джиан был совсем малышом, когда последний военный их семьи, хромая из-за отсутствия большого пальца на ноге, выгрузился из автобуса в Калимпонге и вернулся домой. Никто его не признал, но детские воспоминания отца высветили его место в семейной истории, и Джиан обрел дядю. Жил дядя в семье до самой своей смерти, но никто так и не узнал, в каких странах и против каких стран он воевал. Он принадлежал к поколению, которому легче было забыть, чем вспомнить. Чем больше к нему приставали любопытные дети, тем капризнее становилась его память.

— Дядюшка, а на что Англия похожа?

— А кто ее знает…

— Разве ты не знаешь?

— Да не был я там ни разу.

Долгие годы в Британской армии — и ни разу в Англии. Невероятно! Они-то думали, что он процветает в Лондоне, как лорд, забыв о семье… Где ж он был-таки? Дядюшка так и не сказал. Раз в четыре недели дядя отправлялся на почту, получал там свои ежемесячные семь фунтов. Чаще всего его можно было видеть сидящим на складном стуле, обращенным лицом к небесному светилу. Как подсолнух, он поворачивался за солнцем. Единственной целью остатка его жизни казалось сопоставление этих двух сфер: небесного светила и его лысой головы.

Семья же переключилась на сферу образования. Отец Джиана преподавал в школе чайной плантации под Даржилингом.

Затем история иссякла.

— А твой отец? — спросила Саи. Однако не настаивала. Она знала, что любая история имеет начало и конец.

Ночи становились прохладными, темнело раньше. Саи возвращалась, нащупывая дорогу, зашла к дядюшке Потти за фонариком.

— Где этот симпатичный парень? — поддразнивали ее дядюшка Потти и батюшка Бути. — О, эти непальские парни, скуластые, мускулистые, плечистые! О-о-о, как они умеют работать, Саи… Деревья рубить, заборы строить, носить тяжелые мешки… о-о-о!

Когда она добралась до Чо-Ойю, повар ждал у ворот с фонарем. Морщинистое лицо его торчало из шарфов и свитеров.

— Я жду, жду… Разве можно возвращаться так поздно! — ворчал он, провожая ее к дому.

— Оставь меня в покое, — огрызнулась она. Семейная опека казалась невыносимой нашедшей свободу и простор в любви.

Повар оскорбился:

— Вот я тебя сейчас как шлепну! Я тебя воспитывал, воспитывал… Заботился… А ты грубишь! Скоро я умру, и к кому ты тогда обратишься? Да-да, скоро, скоро. Вот обрадуешься-то! Беспокоюсь, переживаю, а ты развлекаешься, тебе все равно…

— Ох-х-х…

Как обычно, она попыталась его умилостивить, смягчить, а он не смягчался. В конце концов немного отошел.

Свет в кафе «Ганди» неяркий, чтобы всякие пятна не бросались в глаза. Аутентичность и никакого слияния. Красные с золотом стулья, пластиковые розы с пластиковыми каплями росы, скатерти с изображениями…

Ох, опять!

Да, опять!

…с изображениями Кришны и пастушек гопи, деревенских красоток у колодцев…

Меню…

Ох, опять!

Да, опять!

Тикка масала, тандури гриль, овощной соус навраттан, дал махни, паппадум…

Хариш-Харри поучает:

— Найди свою нишу. Изучи свою нишу. Обеспечь свою нишу.

Спрос-предложение. Хинди-американи бхаи, бхаи. Мы всегда хорошие иммигранты. Стопроцентное приспособление. Если уж на то пошло, дорогие сэры и леди, мистеры и миссисы, мы практиковали оч-чень развитой капитализм, еще когда никакими вашими Америками на свете не пахло. Вы можете воображать о себе что хотите, но родина цивилизации Индия, так-то!

Возможно, он недооценивал свой рынок. Ну и что?!

В клиентах недостатка не было. Бедные студенты и нештатные преподаватели толпились в буфете. «ВСЕ, ЧТО ВЫ МОЖЕТЕ ПОЛУЧИТЬ ЗА $5,99» под музыку заклинателя змей. И наилучшего качества.

По воскресеньям в кафе появлялась миссис Хариш-Харри. Со свежевымытых волос, повязанных золоченой упаковочной лентой «Дивали фрут-энд-нат», капала вода.

— Арре, Бижу. То сунао кахани, — говорила она. — Батао… Что там у нас?

Ответом она не интересовалась, проходила к месту под строем богов, карауливших конторские книги.

— Хе-хе, — радовался ее супруг, поблескивая щелочками глаз. — Малини не проведешь. Малини выбьет прибыль, дай ей только телефонную трубку в руку.

Малини и предложила, чтобы персонал ночевал на кухне.

— Бесплатное жилье! — нахваливал Хариш-Харри.

Экономию на жилье хозяева компенсировали, срезав зарплату, наложив лапу на чаевые «в целях благоустройства» и заставляя работать по пятнадцать — семнадцать часов. Саран. Джив, Риши, господин Лалкала, а теперь и Бижу. Все нелегалы.

— Все мы здесь — дружная семья! — улыбалась Малини, энергично втирая растительное масло в кожу лица и рук. — И не надо никаких лосьонов, баба, еще лучше…

Бижу покинул свой гарлемский подвал осенним утром, когда листья на деревьях желтели солнечным светом. Мешок и скатанный полиуретановый матрас со следами упаковочных решеток для яиц, перевязанный веревкой. Перед тем как сунуть в мешок свадебное фото родителей, он еще раз взглянул на него. Цвета поблекли, теперь портрет представлял собой изображение двух суровых привидений. Промелькнул Джасинто-Хасинто, сверкнул золотым зубом.

— Адьос, адьос!

Бижу в последний раз обернулся на облупленный фасад, на виднеющийся за ним мавзолей Гранта, похожий на поминальный пирог с варварской отделкой. И — решетки, решетки, решетки.

Обустройство в кафе «Ганди». Уголок сангигиены — кухонная раковина с зеркалом размером с почтовую марку. Штаны на ночь развешивали на веревке вперемежку с полотенцами. Матрасы раскатывали на полу, где находилось место.

Крысы не покинули Билсу, как будто пришли с ним с прежнего места работы. Они рылись в отходах, прогрызали деревянные преграды, проделывали дыры, которые Хариш-Харри заделывал стальной стружкой и кирпичом, проделывали новые и новые дыры… Они правильно питались, в соответствии с призывами настенных плакатов, авитаминозом и сопутствующими болезнями не страдали.

Однажды крыса отгрызла у Бижу клок волос.

— На гнездо, — объяснил Джив. — Для детишек.

Они перебрались спать на столы, с которых сползали на пол утром, перед приходом хозяина.

— Чало-чало, еще день, еще доллар.

Хариш-Харри чаще всего лучился отеческим добродушием, но иной раз резко менялся, метал громы и молнии, мог и по маковке треснуть. Но если в двери появлялся белый американец, его выражение лица менялось в долю секунды.